В этом сне она была здесь, вместе с ним в его комнате. Раньше такого не бывало. В Англии и Франции, в его снах он всегда встречал ее на острове, где меж древними оливковыми деревьями теснились еще более древние руины. Там, посреди этого цветущего разрушения, они любили друг друга на холодном мраморном полу, испещренном прожилками лунного света и теней, идущих от разрушенных колонн. Ее кожа была холодна словно мрамор, и после того, как она иссушала его соки, она поспешно ускользала в заросли дикого винограда. Очевидно, она не могла долго оставаться в человеческом теле… и каждый раз невозможность последовать за ней вслед сводила его с ума, потому что во сне он был почему-то убежден, что ее змеиное тело окажется столь же чувственным и прекрасным, как и человеческое.

Этой ночью она скользнула внутрь, словно легкая туманная дымка, но когда он обернулся, она уже приняла человеческий облик. Она была обнажена, как и всегда прежде, и он был настолько ослеплен ее красотой, что едва заметил, как ее рука скользнула и отвернула к стене его бритвенное зеркало. Затем ее белые пальцы потянулись и расстегнули его рубашку, и легкие его, казалось, полностью забились льдом, когда холодные соски ее обнаженных грудей прижались к нему.

Он повалился спиной на кровать, увлекая ее за собой, и, когда она оседлала его, он осознал, не чувствуя ничего кроме благодарности, что это с ней он занимался любовью в те предрассветные часы, перед тем как нашел тело Джулии. Она подалась вперед, одаривая его страстным поцелуем ― и ее волосы струящимися волнами окутали его, застилая весь остальной мир.

Несколько безумных часов высекли свой след на полотне времени, и обвитое вокруг него тело начало бледнеть. Когда, в конце концов, она поднялась с кровати, тело ее еле светилось, как светится кирпичная облицовка кузнечной печи. Она нагнулась и взяла его вялую руку, словно собираясь ее поцеловать, а затем поднесла ее к губам и впилась зубами в искалеченный обрубок пальца. Кровь мучительной струей брызнула в ее рот, и кровать под ним жалобно застонала, когда он, судорожно дернувшись, провалился в беспамятство.

Он съежился, когда утренние лучи солнца коснулись его лица, и, хотя усилие вызвало дрожь в ногах и заставило его хватать ртом воздух и, обливаясь потом, вернуться в постель, он умудрился задернуть шторами мучительно яркую брешь окна. Простыня была покрыта коричневыми пятнами крови из недавно разорванного обрубка пальца.

Только на закате он отважился выбраться наружу и в полумраке обнаружил себя стоящим на напоминающем карниз переходе, прорезающем обращенную к озеру сторону древнего каменного дома. Спустя полчаса, которые он провел, облокотившись на железные перила и наблюдая тихую игру молний над горами, возвышающимися над далеким берегом, он заметил скользящую по водной глади лодку.

Это была маленькая парусная шлюпка, с грот-парусом, голубым пятном реющим на фоне оранжево-розового неба. Шлюпка скользила ему навстречу, подгоняемая ветерком, что трепал ворот его пиджака и заставлял отражающую небеса воду с тихим шелестом трепетать подобно тонкому золотому листу. На борту виднелась одинокая мужская фигура. 

Слева от него к воде сбегал ряд каменных ступеней и, когда стало ясно, что лодка направляется прямо ему навстречу, Кроуфорд обнаружил себя медленно бредущим к ступеням, а затем спускающимся по ним к воде. Лодка тем временем приблизилась к берегу, и, послушная своему рулевому, легла бортом по ветру и спустила единственный парус. Кроуфорд дожидался на каменном причале, стоя возле кромки воды, и поймал швартовочный трос, брошенный ему моряком.