Человек протянул руку. Поль заколебался:

– Марио Хершфельд?

– Совершенно верно. Его освободят, когда вы передадите это мне.

– Тогда я смогу забрать его с собой?

– Нет. Существуют формальности. Его отправят домой завтра.

Поль облизал сухие губы. Это мог быть обман, простой обман. Он не мог проверить.

– Могу я спросить, как он доберется домой?

– Вас это не должно касаться.

Рука была еще протянута. Поль неохотно вытащил пакет с банкнотами, посмотрел, как они исчезли в кармане формы, и понял, что его прогоняют.

Он сделал еще одну попытку:

– Мне бы хотелось увидеть Марио.

– Это невозможно.

– Я не прошу долгого свидания. Только на минуту, чтобы сказать ему…

– Повторяю: это невозможно.

Дитрих О. поднял телефонную трубку, забыв о Поле. Ничего не оставалось, как повернуться и возвратиться к машине.

По дороге к главным воротам машина остановилась, чтобы пропустить группу узников. Поль посмотрел на них и отвел глаза. На них были полосатые робы из тонкой хлопчатобумажной ткани; Полю было холодно даже в его тяжелом пальто. Их головы были обриты, так что на первый взгляд они могли показаться одного возраста, стариками со смертельно бледными, уродливо обнаженными черепами. Молчаливые и согнутые, они шли между конвоирами. Ужас охватил Поля. Он, свободный человек в теплом пальто, съежился в машине.

Как будто одурманенный, Поль проспал всю дорогу обратно в отель. Из отеля он позвонил Илзе и, боясь непредвиденных случайностей, осторожно сообщил ей новости, окончательно не обещая ничего. Потом, вспомнив, что ничего не ел с утра, он заказал тосты и яйца на ужин и опять погрузился в тяжелый сон, который дается нам, когда действительность становится невыносимой.

На следующее утро он спешил к Илзе. Она открыла дверь и обняла его. Она плакала.

– Я надеюсь, это слезы счастья?

– Да. Но что они сделали с ним… Хочешь посмотреть на него? Он теперь долго не проснется. Я хотела, чтобы он немного забылся.

Они вошли на цыпочках в спальню, комнату молодого человека с фотографиями, множеством книг, теннисными ракетками и проигрывателем. На кровать падал тусклый свет из окна. И Поль, посмотрев на Марио, едва сдержал крик.

Темная голова, которую он помнил по фото, была выбрита. Длинный порез с засохшей кровью шел по голому черепу. Губы распухли, одна из щек была ярко-синей. Рука, лежащая у щеки, была перевязана от запястья до кончиков пальцев: пальцы были размозжены.

Они молча стояли. Когда они наконец посмотрели друг на друга, в их глазах стояли слезы.

– И его зубы тоже, – прошептала Илзе, – все передние зубы выбиты. Как я поправлю его?

Поль обнял ее за плечи. Наконец она успокоилась, а Поль нашел нужные слова:

– Завтра вы будете в безопасности в Италии. Отведи его к хорошему врачу и дантисту. Отдохните на солнце, в спокойствии и мире…

Это были шаблонные слова, произнесенные, чтобы ободрить и успокоить. Он сам не очень верил им.

– Нам следовало бы уехать в Палестину. Он хотел уехать туда еще с детства. Помнишь, я рассказывала тебе?

– Ты делала, как считала лучше. Не вини себя. Кроме того, британцы делают Палестину незаконной и опасной. Мы не имеем представления, с чем столкнемся на переговорах в Лондоне. Они подписали Балфурскую декларацию в 1917 году, но сейчас им хочется все вернуть вспять, не давая евреям обрести отечество. Поэтому они топят старые посудины, которые перевозят беженцев, или интернируют их на Кипре.

Илзе вздохнула:

– Я понимаю. Не возбуждайте арабов – нам нужна нефть.