И, как будто прочитав его мысли, Хенни сказала:

– Мы никогда не узнаем, какие еще мысли рождались в его голове. Теперь он никогда не очнется.

Они знали, каким будет конец.

Хенни гладила руки Дэна. «Работа рук». Она, должно быть, вспоминает, как эти руки ласкали ее. Один раз она нежно положила свою голову ему на плечо. Как много ночей спали они так!

Принесли еду, но она не смогла поесть. Неподвижно, без слез сидела она, следя за слабеющим дыханием Дэна.

Хенни подняла глаза на Поля, который хотел, чтобы она отдохнула.

– Я все запоминаю, – сердито сказала она, – как ты не понимаешь? Я никогда больше не увижу его. Ты понимаешь?

Пришел Хенк проститься с дедом. Несколько минут он стоял, смотря на тело на кровати. Дэн как-то вдруг стал меньше, свернулся, как ребенок в утробе матери.

– Проклятье! Черт их всех побери! Опять у тебя взяли все мастерство твоего ума, чтобы использовать в войне и убийстве, которые ты так ненавидел, – плакал Хенк.

«Новый Дэн!» – подумал Поль. И он знал, что молодой человек вспоминал. Он видел маленького мальчика на стуле у пианино и Дэна, ставящего его маленькие пальчики на клавиши. Он видел, как проходили дни рождения мальчика в доме, подаренном ему делом. И сейчас ему бы хотелось обнять Хенка, но трещина в их отношениях еще не затянулась – взгляд Хенка был холоден. Потом на Поля нахлынули его собственные воспоминания: кухня в квартирке, где школьником он разговаривал с Дэном о вещах, которые редко обсуждались дома, и Дэн слушал его так, словно Поль был взрослым человеком, к мнению которого следовало прислушаться.

Прошло два дня. Они ждали. Вечером третьего дня врач настоял, чтобы Хенни пошла отдохнуть домой. Так что Поль был один, когда Дэн умер.

В маленькую квартиру Ротов стекались люди: ортодоксы в черных пальто и с пейсами, атеисты, профсоюзные лидеры, рабочие, учителя и бывшие ученики, теперь уже пожилые люди.

Даже Донал Пауэрс пришел. Поль порадовался, что его в это время не было. Ему опять напомнили, что Дэн был освобожден из тюрьмы Доналом Пауэрсом. Хотя он понимал, что чувство его мелкое и ограниченное, он знал, что никогда не избавится от него.

Мэг все чаще и чаще стала подумывать о том, чтобы вернуться к учебе и стать ветеринаром.

Сначала эта идея показалась ей смешной. Но потом, поразмыслив, она уже серьезно стала обдумывать свое будущее. Ей уже тридцать пять лет, у нее три дочери и два сына. Давно пора принять твердое решение!

И она вспомнила больных или раненых кроликов, котов и птиц со сломанными крыльями, которых она выхаживала в своем одиноком детстве. Через секунду она подумала: «Сентиментальная глупость! Откуда мне знать, хватит ли у меня сил и настойчивости, чтобы пройти через это?»

Но она все-таки хотела попробовать свои силы. Не ждать же пассивно, пока подрастут ее дети и уйдут от нее, не зависеть же от денег Донала?

Она решила поговорить с ним. Впервые она была в его офисе: в старые времена у него не было даже настоящего кабинета. Сейчас он сидел за письменным столом, на котором стояли сразу три телефонных аппарата.

– Я считал, что мы договорились о финансовой стороне.

– Да. Но я хочу кое-что сказать тебе…

– Только недолго! Я опаздываю на встречу.

– Я буду краткой! Я бы хотела, чтобы ты одолжил мне некоторую сумму денег… Я возвращу.

– Дополнительные деньги? Для чего?

– Я хочу вернуться к учебе. Донал поднял брови:

– Ты окончила колледж.

– Это так. Но сейчас я бы хотела получить профессию.

Он был готов посмеяться над ней: поднятые брови и подергивание уголка рта были чересчур знакомы. Тем не менее она продолжала:

– Я бы хотела стать ветеринаром.