Шрифт был очень мелкий, текст напечатан в две колонки на тонкой — чуть ли не папиросной — бумаге. Я нашел то место, где остановился, читая свой собственный экземпляр, и стартовал с него. Не прошло и минуты, как крохотные буковки принялись разбегаться, как муравьи. Сила тяжести взяла свое, книга вывалилась из моих рук.

Мне снился Хеллоуин: под лунным светом мы закидывали друг друга яйцами на западном поле Ист-Лейка. Братишка Пинки Штайнмахера, Понтер, попал мне яйцом в голову. Я повалился на землю и открыл глаза. Все ребята с обеих сторон исчезли, надо мной склонялся человек в белом плаще, собираясь меня поднять. Я сделал вид, что все еще сплю, и он понес меня, борясь с неистовым ветром, к своей машине, припаркованной у баскетбольной площадки. «А ну давай открывай глаза», — сказал он сердито, а когда я в самом деле открыл глаза, было уже утро, и я понял, что слышу голос Джима.

— В школу опоздаешь.

Я лежал в своей кровати на втором этаже.

Я стал одеваться как сумасшедший. Мы, дети, все были словно пьяные. В последнюю секунду я вспомнил, что нужно вынуть доклад для Краппа из-под книжного пресса. Мы с Мэри успели в школу за секунду до звонка и побежали по своим классам. Я просидел на месте не больше пяти минут, когда Крапп встал из-за стола и со злорадной улыбкой сказал:

— Ну, сдавайте свои доклады.

Как только он это сказал, я оглянулся и по румянцу на лицах сразу же опознал тех, кого Хеллоуин соблазнил не делать домашнее задание.

— Так у кого нет доклада? — спросил Крапп.

Поднялись пять дрожащих рук. Он взял журнал и стал с мучительной аккуратностью вырисовывать нули, приговаривая с каждой новой отметкой:

— Незачет и два раза остаешься после уроков.

Кто-то за моей спиной расплакался, но мне не хватало смелости повернуться и посмотреть, кто это.

Крапп прошел по проходу, собирая доклады. Я протянул ему свой. Перед тем как его пальцы схватили листки бумаги, я увидел ошибку: у меня получилось «Былое величие Гретции». Крапп в одно мгновение обозрел обложку — вырезанная фотография старой мексиканки в шали, лишняя буква — и с отвращением покачал головой. Потом Крапп переложил мой доклад в стопку, которую держал в другой руке, и в этот миг я заметил то, чего не увидел он: задник моего доклада, с примерами экспорта, был испещрен темными жирными пятнами.

Доклад вернулся ко мне на следующий день с отметкой F и с надписями «плагиат» и «отвратительная дрянь» на морщинистой щеке женщины. Заплесневелый сыр, протухшая оливка и бычок сигареты все вместе воняли, как кусок дерьма. Дома я показал доклад Джиму. Он пожал плечами и проговорил:

— И на старуху бывает проруха.

А потом велел мне помалкивать:

— Родители даже ничего не заметят. Они так заняты работой и… — Брат закинул голову и поднял руку, словно пил из большой бутыли. — Унеси это во двор и закопай, — сказал он. — Воняет, как задница покойника.

Я так и сделал, хотя знал, что добром это не кончится. Мэри смотрела, как я копал яму. Когда я похоронил вонючую дрянь и притоптал накиданную сверху землю, она положила сверху камень — чтобы пометить могилу.

Сонный порошок

Я стоял над Драным городом, разглядывая его со всех сторон, и вдруг понял, что с тех пор, как Джим начал заниматься борьбой, обзавелся новыми дружками и старался как можно реже бывать дома, на его детище осела тонкая пленка пыли. Я вообразил, что это сонный порошок — словно злобный колдун из сказки посыпал фанерный щит. Городок стал тихим, точно погрузился в глубокий сон, и на листе фанеры парило опустение. Тут почти ничто не поменялось с того последнего раза, когда я приходил сюда перед Хеллоуином.