На восемнадцатый день хожу по улицам Чайнатауна, зримо выделяясь в толпе китайцев. Пожилые мужчины явно никуда не спешат, останавливаются и глазеют на меня, сцепив руки за спиной. На Уэверли-стрит из-за запертых дверей игорных заведений доносится громыхание костяшек. В собственном городе чувствую себя туристом, сторонним наблюдателем, шпионом. Сан-Франциско, всегда казавшийся на удивление маленьким, стал вдруг неимоверно огромным вместилищем противоречий, которые действуют сообща, чтобы скрыть от меня правду. Понятия не имею, что ищу; никаких намеков на то, где, на какой улице, когда. Эмма повсюду — и ее нет нигде.

Джейк тем временем все отдаляется, несмотря на то что почти все ночи провожу у него. Он настаивает, чтобы я оставалась дома, а сам садится в машину и объезжает улицы.

— Кто-то должен быть на месте, на всякий случай, — говорит он.

На какой случай? Как будто в самом деле верит, что дочь просто позвонит в дверь.

Когда Джейк возвращается после ночных поисков, его одежда в грязи, волосы растрепаны, стекла очков забрызганы. Превращение стало настолько внезапным и полным, что если положить рядом две фотографии — Джейк три недели назад и Джейк нынешний, — будто два разных человека смотрят на тебя. Я знаю, он борется с ненавистью ко мне и старается не взваливать вину на рассеянную невесту. Но иногда ловлю его взгляд — утром, когда пьем кофе и составляем план поисков, или вечером, когда Болфаур выходит из ванной. То, что написано на лице моего жениха, не имеет ничего общего с выражением лица человека, который наконец-то нашел женщину мечты. Джейк смущен и зол. Понимаю, что он охотно отдал бы все месяцы нашей совместной жизни, все наши планы за одну секунду с Эммой. И начинаю понимать, что сделала бы то же самое.

Глава 13

Оранжевый «шевроле». Недавно покрашенный, но со старыми покрышками. Стекла наполовину опущены. На зеркальце болтается фигурка Девы Марии. Водительское сиденье занимает мужчина — седые волосы, голубая рубашка, небрит, в руках газета. Когда мы прошли мимо, я приметила заголовок: «Отношения с Китаем обостряются».

— Смотри. — Эмма указала на муравьев, которые тащили по тротуару крошечного краба. Девочка удивленно склонилась над процессией. — Куда они его несут?

— Домой.

— Они будут о нем заботиться?

— Точно. — Едва я успела восхититься очаровательной детской невинностью, как вдруг маленькая исследовательница сделала нечто неожиданное: красную пластмассовую лопатку с силой опустила на краба, расколов панцирь. Муравьи остановились.

Эмма с восторгом посмотрела на меня.

— Всех убила!

— Да.

Но процессия вновь двинулась вперед. На этот раз непоседа подняла ножку и втоптала краба вместе с муравьями в землю.

— Вот так! — И победительно-триумфально взмахнула ведерком.

Мы двинулись через парковку к пляжу. Я взглянула на мужчину в оранжевой машине. Он по-прежнему читал газету и пил кофе, слегка постукивая пальцем по наклейке с гавайской девушкой на передней панели.

С каждым днем вспоминаю все больше подробностей об этом человеке и его машине: царапина на капоте, желтая полоса на дверце. Но чем отчетливее встают перед глазами эти детали, тем сильнее начинаю в себе сомневаться. Казалось бы, с течением времени память должна была уподобиться картинам импрессионистов: контуры смягчены, фрагменты смазаны. Вместо этого передо мной нечто вроде фотографии крупным планом, сделанной с пугающей правдивостью. Которые из деталей реальны, а которые — лишь плод моего воображения?

На первом курсе Университета Теннесси я посещала обязательные семинары по развитию исследовательских навыков. Первая половина занятия была неизменно посвящена развитию памяти. Почти все уже забылось, но хорошо помнится то, что говорили нам о связи памяти и физического пространства.