«Постеснялась при мне спросить о Канашове, — подумал Шаронов. — Женщина что надо: умна и красива. Не зря Михаил Алексеевич влюблен в нее».

— Где же вы столько книг хранили? — снова спросил комиссар у Ракитянского.

— С собой возил, на машине. Ребята мне всегда помогают. Когда машины не было — в обозе ездовые возили…

— А что, если вам часть книг по нашим полковым библиотекам раздать? — Но, увидев понурый взгляд старшины, добавил: — Не все, а те, что не особенно жалко.

— Вот вы спросили, товарищ батальонный комиссар, — а не жалко? Я их с первых дней войны собирал. От огня спасал, сколько книг раненых и порванных к жизни вернул.

«Да он о книгах говорит, как о людях. Они для него что близкие товарищи».

Шаронов встал, крепко пожал старшине руку.

— Хороший вы человек, Владимир Викторович. Правильная у вас линия жизни. — И ушел, оставив так ничего и не понявшего старшину в недоумении.

Возвращаясь в политотдел, Шаронов корил себя в душе: «Как же это меня подловили на мякине, старого воробья? Нельзя о людях судить по чужим словам. Ведь я же коммунист и политработник…»

3

Немецкий офицер лежал за железными бочками и вел переговоры с Наташей Канашовой.

— Девушка, выходите из своего дзота. Давайте знакомиться. Серьезно, я наш…

Канашову стали одолевать сомнения. Больно уж чисто говорит этот немец по-русски и «окает»…

— Пусть бросит тебе свой пистолет, — подсказала Ляна.

Наташа предложила незнакомцу сделать это, и он швырнул ей свой пистолет.

— Только не хитри, — предупредила Наташа. — Если даже у тебя есть другой пистолет — нас двое. Не я, так моя подруга расправится с тобой. Верно, Ляна?

В ответ из норы послышалось:

— Да, конечно.

Лежащий за бочками рассмеялся.

— Да вас тут бабий взвод, а одного испугались.

— Надо — и рота будет, — ответила Наташа. Она выскочила и, схватив с земли пистолет, приказала: — Встать, руки вверх!

Среднего роста плотный коренастый мужчина не спеша поднял руки кверху. Ветер растрепал его русые волосы.

— Ну и девки! До чего смелые: на русской земле русского летчика в плен забрали.

— Девки в деревне семечки лузгают, с парнями гуляют, — оборвала Наташа, — а мы тебе не девки, а солдаты. Снимай мундир и бросай тут, — приказала Наташа. — Веди меня к самолету.

— Это зачем снимать? Тут и без того холодище. Так и простыть недолго.

— Снимай без разговоров! — прикрикнула Наташа.

Он убрал волосы, мешавшие ему видеть, поспешно снял немецкий мундир. На нем была гимнастерка советского летчика, и тут подруги увидели порванный левый рукав с пятнами свежесочившейся крови.

— Твоя работа, — кивнул он Наташе. Карие его глаза улыбались, и чем-то неуловимым он напомнил ей Сашу Миронова. — Хорошо, что еще не умеешь стрелять как следует, а то бы ни за здорово живешь отправила на тот свет.

— Сам виноват. Надел немецкий мундир.

— Снял с убитого в лесу фрица. Холодно. Погодка не поймешь — ни зима, ни осень…

— Ладно, после будешь оправдываться. Пошли быстрее. Если обманул — запомни: не жить тебе.

И они направились в глубь леса. Он — впереди, она конвоировала его сзади.

…Не прошло и часа, как недавние враги возвратились из леса, по-товарищески улыбаясь.

Ляна лежала, раскинув руки.