|
— Вот главное: «Тот, кто этим насилием пользуется, ничем не стесняясь и не щадя крови, приобретает огромный перевес над противником, который этого не делает…» Для нашей армии это первейшее и необходимейшее условие успеха. Вы знаете, что население России раза в три превышает наше. Вам хорошо известно и то, что русские и сейчас враждебно относятся к немецкой армии. Надеюсь, вам известны и последние факты. Участились случаи появления советских пропагандистских листовок. Они призывают, солдат нашей армии к неповиновению, к переходу на сторону врага. По докладу начальника карательного отряда капитана Руммера, листовки распространяет местное население, которое поддерживает связь с партизанами. На днях Руммер расклеил в деревнях, ближайших от места дислокации нашей дивизии, приказ, в котором предупреждал, что в случае, если опять появятся листовки, он расстреляет каждого пятого местного жителя. И вот листовки снова появились среди наших солдат.
Обер-лейтенант Гель знал и о листовках и о приказе. Он сам читал такую листовку, но внутренне не был согласен с тем, что из-за этого надо лишать жизни сотни ни в чем не повинных людей. Убедился он и в том, что капитан Руммер — трус. Давно он грозился уничтожить крупный партизанский отряд «Деда» в Брянских лесах, но сам боится сунуть нос даже на опушку. Но об этом нельзя говорить генералу. Он может заподозрить его в симпатиях к русским и прогнать на передовую. — У меня к вам поручение, — обратился генерал. — Только что звонил Руммер и сообщил о том, что поймали партизанку с листовками. Передайте ему, что я прошу прибыть с пойманной ко мне в штаб. Да и вам, я думаю, полезно будет, обер-лейтенант, присутствовать на ее допросе. Тогда многие вопросы, которые вас волнуют, будут для вас более ясными… Направившись выполнять приказ генерала, Гель в душе уже раскаивался, что не удержался и задал этот вопрос своему начальнику. По совести, у него не было желания присутствовать на допросе. Он видел уже, как допрашивали захваченных «языков», и считал, что нет ничего тягостнее подобного зрелища. Гель вошел и поприветствовал Руммера. Он передал ему приказ генерала. Тот просил обер-лейтенанта минутку подождать. Он сказал, что ждет некоего Пузняева — начальника сводного отряда полиции, которому удалось изловить партизанку с листовками. Вошел среднего роста мужчина, худощавый и кривоногий, в щегольских хромовых сапогах, в поношенном полушубке и шапке из собачьего меха. Он снял треух, блеснув округлой лысиной, поклонился. Губы его искривились в подобострастной улыбке. — Рассказывай, где поймал партизанку? — Сижу я в щели, закоченел весь. Один вечер просидел зря. Второй тоже. Третий. Никого из наших русских не было, а листовки разбросаны, куда ни глянь. «Нет, — думаю, — от меня не уйдешь», — погрозил Пузняев кривым пальцем и хихикнул. — Четвертый, пятый день сижу, высматриваю. И вдруг глазам не верю… — Молодая? — перебивает Руммер. — Броде не так и молодая, но взрослая, средней из себя упитанности. И шуршит этими самыми листовками. Я, господин капитан, не мог сдержаться. Ловить живьем — можно ее упустить, чего доброго. И я ее с первого выстрела наповал уложил. Руммер вскочил разъяренный. — Болван! И ты испугался партизанки? Ты же позвонил и обещал доставить ко мне? — Доставил, доставил, господин капитан, все как договорились. Сейчас увидите, что не вру. — Пузняев еще никогда не врал, я человек честный. Не было случая, чтобы я кого обманул. — Он бил себя кулаком в грудь и не сводил глаз с эсэсовца. — Давай скорее, — прервал с нетерпением капитан. — Хоть мертвую давай. Пузняев вышел приседающей походкой и внес мешок. |
