Кушник мягкими, липкими ладонями схватил его руку, пожал. Пошатываясь, он отошел в угол и стал креститься на икону с зажженной лампадой. Пузняев налил в руку самогона, растер его. Другой рукой достал из кармана носовой платок, вытер насухо. Он не терпел ни рукопожатий, ни поцелуев: был брезглив по натуре.

Глава пятая

1

После совещания командующий армией генерал-лейтенант Кипоренко пригласил Канашова к себе в кабинет. В большой комнате, обставленной мягкой мебелью, за тяжелыми шторами создавалось впечатление, что они находились не за десятки, а за сотни километров от фронта. Но иллюзию разрушал докатывающийся приглушенный гром артиллерии. За круглым столом сидели они друг против друга, как добрые старые приятели, и не чувствовалось между ними той натянутости, которая нередко свойственна взаимоотношениям начальника и подчиненного.

Кипоренко с темной шевелюрой и свежим лицом выглядел не по годам молодо. Примечательными были его глаза: черные до вороненого блеска, подвижные и быстро меняющиеся, они держали во власти каждого, кто с ним говорил.

— Сейчас у тебя в дивизии, как говорят моряки, полный «штиль». Когда свадьбу будешь справлять, не забудь, пригласи. Имею слабость к свадьбам.

«Как далеко просочились слухи обо мне и Аленцовой», — подумал Канашов и почувствовал себя неловко. Хорошо еще, что Кипоренко добродушный и прямой человек. Он всегда искренне радовался всякому людскому счастью и удаче, но любил и подшутить.

— Это не та ли врач, что от тебя смерть отвела? — допытывался он. — Видал, видал, женщина серьезная, привлекательная. — Он сдержанно улыбнулся. — Даже очень кстати иметь такую жену. Она с тобой в боях и походах… А случись что — надежная медицинская помощь. — Генерал добродушно поглядел на смутившегося Канашова. — Что, обижаешься?

— Нет, Иван Кузьмич, что правда, то правда. Глаз не завяжешь.

— Ты только все это делай обдуманно, Михаил Алексеевич. Наше с тобой положение да и годы требуют.

«Хорошо, что есть на свете люди, которые понимают человека, — размышлял Канашов. — А другой тебя только на одну линейку и мерит, для него ты один из рычагов от машины, которой он управляет».

— Я вот что-то заскучал в последнее время по семье, — сказал генерал. — Так хочется всех видеть. А война только началась. Воевать, видно, нам еще долго придется…

Генерал надел очки, открыл блокнот и начал листать его.

— Я вот для чего тебя вызвал: знаю, что ты боевой опыт собираешь.

— Собираю, товарищ генерал.

— Правильно делаешь. Ну, а дальше что?

— Обмениваемся на совещании командиров. Журналы боевых действий в полках регулярно ведутся.

— Это тоже надо. Но вся твоя работа в этом направлении идет, так сказать, «на себя». А опыт-то для всей нашей армии нужен. Советовался я с членом Военного совета Поморцевым, и мы решили, что хорошо бы нам в армии бюллетень по обмену боевым опытом выпускать для командиров соединений. Вот я и хочу тебя вовлечь. Вот так с ходу и к делу приступим. На какую тему нам напишешь?

Канашов задумался.

— Давно грызет меня мысль, товарищ генерал, о наших промахах и неудачах в 1941 году. Больно дорогой ценой достался нам этот горький опыт. Вот бы и написать об этом, чтобы не повторялось у нас то же самое и в 1942 году…

Командующий, бросая изредка взгляд на Канашова, постукивал карандашом по столу.

— Не время сейчас нам, Михаил Алексеевич, заниматься такими обобщениями. Не забегай, как говорят украинцы, поперед батька в пекло.