Отправляюсь в лес при скрипучем морозе. На обратном пути встречаю молодого Гауштейна возле его мастерской; он радостно машет мне, чтобы я зашел. Он подстрелил на торфяном болоте дикого кабана; эти животные сильно размножились. На выскобленном добела столе красуется спинка, рядом хлеб и масло; мы рьяно принимаемся за угощение. Еда — барская, нежная передняя часть спинки подсвинка, едва нагулявшего шестьдесят фунтов веса. Хлеб и масло тоже превосходные, домашнего приготовления. Мне невольно вспоминается замок Анэ, принадлежавший Диане де Пуатье, где я видел прекрасную картину, на которой была изображена богиня Луны с обнаженной грудью. В столовой над камином я увидел там гордую надпись: «На этом столе не бывает покупных блюд».

Шнапс здесь тоже свой, самогонный, его готовят при лунном свете в канистрах из-под бензина; в зеленоватой жидкости плавают свекольные волокна. Это — опасное вещество, в котором бродят силы земли. Под охотничьи рассказы и разговоры про торфяное болото постепенно исчезает жаркое, бутыль тоже пустеет, и на столе появляется новая. Гауштейн закуривает трубку с табачком-самосадом и принимается петь, к нам подсаживается его жена и тоже подпевает.

Ты и знать не знаешь, /Резвая косуля,/ Что найдется на тебя браконьер /И вмиг похитит твое сердце.()

Я и не заметил, как пролетело пять часов. Наконец, настало время, когда пора все-таки собираться восвояси; славный был вечерок. На дворе давно уже стемнело; я чувствую, как напиток начинает на меня действовать. На лужайке развешено белье; оно промерзло насквозь и звенит на ветру.

В прихожей меня встречает моя хозяйка: «Это опять что за шутки? Ты же знал, что к нам собирался заехать Карло Шмид».

Верно! А я и забыл. К счастью, уже поздно; как видно, он проехал мимо. Я иду в библиотеку, укладываюсь на двух креслах, как в ванне; она приносит мне кофе. Я задремал, мне что-то там снится, пока через какой-то неопределенный промежуток времени я вдруг не улавливаю обрывки разговора:

— Господин профессор, вы уж меня извините, но я не могу предъявить вам моего мужа.

Затем она описывает, как сложились обстоятельства. Но гость не соглашается отступить; я слышу, как он гудит:

— О, это даже очень симпатично. И с этим он входит ко мне.

Хозяйка принимается спасать положение и крутится за троих. Ей приходит в голову замечательная мысль достать непочатую бутылочку нашего эликсира и выставить ее перед гостем, который тут же и отведал напитка, она приносит свежесваренного кофе, приготавливает на кухне закуску. Иногда она заходит к нам, как режиссер, чтобы поприсутствовать при одном явлении, и я замечаю, что ее лицо заметно просветлело. Как видно, она приятно удивлена неожиданным всплеском моих подспудных возможностей. Гость тоже развернулся на диво, и таким образом бурлескный вечерок завершается веселой ночкой.

Кирххорст, 13 марта 1947 г.

Экскурсия в лес в районе лужайки Винкельвизе. Хотя небо было безоблачно и день стоял теплый, воздух показался мне еще неживым. В этом был виноват восточный ветер. На ярком солнце еще голые деревья стояли с каким-то выжидательным выражением; они тянулись вверх, словно гладкие колонны храма, в котором все замерло в ожидании голоса, который произнесет: «Воскресе». В этом не было никакого сомнения.

Мысль, пришедшая в лесу: Бесчисленное множество миров и бесчисленное множество явлений в каждом из них живут за счет субстанции, но они ее почти не изводят. Бытие всегда остается тем же, сколько бы явлений от него не ответвлялось. Пускай прибавятся еще мириады миров к уже существующим, это значило бы не более того, как если бы установили новые зеркала.