|
Но одни из них уже воевали больше года, как Дробот и Березюк, другие, как Романов и Желдубаев, впервые шли в бой. Ходили они немного вразвалку, поглаживая висящий на груди автомат, поглядывали снисходительно на бойцов-стрелков и весьма гордились тем, что служат в роте автоматчиков. При марше полка их рота шла впереди, и все встречные поглядывали на них и говорили: – Гляди, автоматчики идут. Дробот для порядка был строг с ними, требовал, чтобы тщательно ухаживали за оружием, проверял автоматы, подтягивал ребят, но они сами знали и чувствовали, что для них значит ППШ. Дробот и Березюк были украинцами, их семьи остались на оккупированной территории – у Дробота под Белгородом, у Березюка – в Винницкой области, – и в них обоих была какая-то сосредоточенность, злобность, передававшаяся бойцам. Березюка ранили в осенних боях, и на щеке у него был большой розовый, лучами расходившийся рубец. Он всегда придирался к ко-мандирам взводов и отделений, но видно было, что делает он это не по злобе, а от любви к службе, и на него не сердились. Любили автоматчики командира взвода Шуть – молодого лей-тенанта. Он ещё в школе слыл хорошим, верным товарищем, а ставши комвзводом, говорил своим бойцам: – Главное, ребята, держите товарищество, не нарушайте, для нас это первое дело. И сам он никогда не нарушал товарищества автоматчиков. Черноглазый Романов работал до призыва в знаменитой Павловской артели – на Оке, где делаются лучшие в Советской стране перочинные ножи. Идя на службу, он взял с собой не-сколько замечательных ножиков со множеством приспособлений. Один был в форме самолёта, другой походил на танк. Романов предполагал, что ножи пригодятся ему в трудную минуту, на такой ножик всегда наменяешь и табаку, и спичек, и чего хочешь, но товарищество в роте было так крепко, и так пришлись по душе Романову ребята, что он не стал менять своих ножей, отдал их без всякого обмена товарищам. Лазарев, грустно улыбаясь, говорил товарищам: – А я, ребята, до войны токарем был по дереву – шахматы работал из берёзы. Наделал я их великую силу, а сам играть не могу. – И, поглядывая на бойцов живым, умным взглядом, повто-рял: – Вот какое дело: шахматы делал с утра до ночи, а играть не научился, некогда было. Пока сохли портянки, автоматчики нюхали дым, идущий от кухни, и позёвывали: очень хотелось есть, но ещё больше хотелось спать после пятидесятикилометрового марша. Но им не пришлось отдохнуть по-настоящему. В этот день немецкие танки и мотопехота прорвались на одном из участков под Сталинградом. Немцы стремились к Волге, они чуяли влажное дыхание великой реки, они чуяли близость зимы, они напрягали все силы, чтобы вы-рваться к огромному городу. Командир полка Савинов получил приказ выступить в ту же ночь. Он прошёл мимо отдыхавших в балке батальонов, оглядывая утомлённые лица людей, прислушиваясь к отрывкам разговоров отдыхавших на земле красноармейцев. Прошёл он мимо автоматчиков и пытливо оглядел их молодые похудевшие, ставшие совсем мальчишескими лица. Многие из них никогда не были в бою. «Как они, выдержат ли, устоят ли – эти ребята в побелевших от злого солнца гимнастёр-ках?» Через несколько часов полк вступил в бой, и этот бой длился больше десяти дней… Во время краткого отдыха полк вновь стоял в степной балке. Тёплый вечерний воздух был полон рокота своих и вражеских самолётов, высоко в синем небе раздавались пулемётные оче-реди, стреляли пушки, выли моторы. На земле в это время тоже шёл бой. Белые и чёрные облака разрывов стлались над плоской степью, коротко и чётко печатали скорострельные полуавтома-тические пушки, глухо раздавались разрывы тяжёлых немецких снарядов. Иногда протяжно ро-котали залпы гвардейских миномётных дивизионов, и в гуле разрывов тонули звуки битвы, шедшей на земле и в небе. А иногда бой утихал, и становилось тихо, – так тихо, что слышно было, как шуршит степная сухая трава и стрекочут кузнечики. |
