|
Лица бойцов сосредоточены и задумчивы. Наутро бой. Бой за Волгу, за Сталинград. Вспоминается весь далёкий путь: вновь ожившая, торжественная и тихая Ясная Поляна; пчёлы на могиле Толстого; благородный и верный труд крестьянок на широких полях прифронтовой полосы; Красивая Меча при свете луны; старушечьи сказки о пленном немце, сказавшем: «Не возьмём Сталинграда – не удержаться нам тогда в России»; грохот артиллерийской канонады над Волгой; бронзовый лётчик Хользунов, глядящий внебо; матрасы на волжской переправе… Горько воевать на Волге. Но нет, не только об обороне нужно нам думать. Здесь, на Волге, должна решиться судьба великой войны за свободу. Пусть здесь опустится на врага выкованный в тяжких испытаниях меч победы. А войска всё идут, идут по тёмным улицам. Лица людей задумчивы. Эти люди будут до-стойны великого прошлого, революции, – тех, кто пал, обороняя красный Царицын от белогвар-дейцев. Эти люди достойны любви трудовой русской женщины, они не могут потерять её ува-жения. Сталинград 5 сентября 1942 года Рота молодых автоматчиков Вечером лежали в степной балке и ругали старшину. Большинство автоматчиков разулись, покачивая головами, разглядывали покрасневшие, саднившие ступни. Болели шеи, натружённые ремнём автомата. Кое-кто решил постирать в мелком, разлившемся по дну балки ручье. Прозрачная вода становилась коричнево-мутной от грязных портянок. Потом портянки сохли на ветвях диких груш и вишен, а ребята ощупывали пальцы ног и вздыхали: – Да, после такого марша надо бы ногам дать отдохнуть. Лазарев, узкоплечий парень, с давно нестриженными русыми волосами, мягко льнущими к впалым вискам и затылку, сердито говорил: – Я старшину предупреждал насчёт того, что ботинки мне тесны, а он говорит: разносятся. Вот и разносились: в кровь ноги разбил. – Ему хорошо на кухне ехать, загорать, а мы степь ступнёй мерим, – сказал черноглазый, черноволосый горьковчанин Романов и, задрав разутую ногу, бережно подул на воспалившуюся горячую кожу. – Пыль, солнце, и нет спасения, и конца ей нет и краю, – сказал Петренко. – То ли дело Украина – садки и садки! Лазарев рассмеялся. – Ты степь не ругай. Желдубаев обижается, когда степь ругают. Казах Желдубаев – товарищ Лазарева. Они подружились во время учёбы в резервной ча-сти, беседуя в тихий час после занятий, на долгом марше под жестоким степным солнцем, в вихре пыли, такой густой, что рядом идущий вдруг исчезает, становится невидим. И, должно быть, Лазарев кричал в облако пыли: – Эй, Желдубаев, ты здесь, что ли? Ни черта не видно! После марша у них были совершенно одинаковые по цвету лица, хотя Желдубаев был са-мым чёрным, а Лазарев самым белым среди автоматчиков. Загар не приставал к лицу Лазарева, и высокий лоб его оставался таким же белым, каким был до степного похода, А в густой пыли дороги лица казаха и нарофоминца были одинаковы – серые, и только глаза – чёрные круглые у Желдубаева и голубые у Лазарева – сверкали живой влагой. Они не вели длинных бесед. Они слишком уставали, чтобы вести долгий разговор. Но ша-гали они рядом, и изредка Лазарев спрашивал: – Что, брат, устал? А Желдубаев, вытаскивая обвёрнутую набухшей газетной бумагой пробку из фляги, про-тягивал товарищу стеклянную пузатую бутылку с тёплой и мутной водой. – Пей раньше ты, – говорил Лазарев. – Ничего, ничего, пей, пожалуйста, – отвечал Желдубаев. Вечером, если не успевали подвезти хлеб, они делили сухари и свёртывали из экономии одну козью ножку. Они жалели друг друга. Вся рота автоматчиков жила необычайно дружно, семейно. Может быть, это происходило от того, что рота была сплошь из молодёжи. И статный Дробот – командир роты, и его заместитель Березюк, сухопарый и длинноносый, и командир взвода лейтенант Шуть, – словом, все автоматчики были примерно одних лет, кто с двадцатого, кто с двадцать третьего года. |
