плана поехать на дикие острова Самоа, вместо этого он предпочел вернуться на Таити, где

был европейский госпиталь. Тот факт, что О’Конор и Сегэн то ли не могли, то ли не хотели

плыть с ним сразу, очевидно, тоже повлиял - все-таки плохо отправляться одному на

совершенно незнакомый остров, где белых было совсем мало, да и то почти сплошь

англичане и немцы.

Коротая дни перед отъездом, он сделал терракотовую скульптуру ростом в два с

лишним фута, которую назвал «Овири». К новой скульптуре это название подходило

лучше, чем к его гипсовому автопортрету, потому что она изображала обнаженную

женщину со страшным круглоглазым черепом; дикарка стояла на волчице и прижимала к

себе щенка. Эту скульптуру, которую один видный знаток назвал его «высшим

достижением в керамике», Гоген представил на весенний салон Национального общества

изящных искусств, где она тотчас была отвергнута150. Тогда он написал в «Суар» два

открытых письма, резко критикуя Общество, Академию и ее нового директора Ружона.

Но куда интереснее большое интервью с Гогеном, напечатанное в «Эко де Пари». Его

стоит привести целиком, не только потому, что оно еще нигде не воспроизводилось, но и

потому, что оно позволяет судить о его личности и творческих взглядах. Вот что писал

ведущий репортер газеты в номере от 13 мая 1895 года:

« Искусство живописи и живописцы

Мсье Поль Гоген

Он самый буйный изо всех новаторов и тот из «непонятных» художников, который

меньше всего склонен к компромиссам. Многие из тех, кто его  открыл, отступились от

него. Для подав ляющего большинства он шарлатан. А сам он спокойно продолжает

писать оранжевые реки и красных собак, с каждым днем все сильнее склоняясь к этой

своей личной  манере.

Гоген сложен, как Геркулес, его седые волосы вьются, у него энергичное лицо, ясный

взгляд, и когда он улыбается своей особенной улыбкой, вид у него одновременно добрый,

застенчивый и иронический.

- Что означает, собственно, это выражение: копировать природу? - спрашивает он

меня, вызывающе расправляя плечи. - Следуйте примеру мастеров, говорят нам. А зачем?

Почему мы должны следовать их примеру? Ведь они только потому и мастера, что никому

не подражали. Бугеро говорил о женщинах, переливающихся всеми цветами радуги, и он

отрицает голубые тени. С таким же успехом можно отрицать коричневые тени, какие он

сам пишет, но чего никак нельзя отрицать - его полотна лишены всякого блеска.

Возможно, он блестел сам - от пота, когда писал свои картины, потому что лез из кожи

вон, рабски копируя видимость предметов, пытаясь чего-то добиться в области, где,

несмотря на все его старания, его превзошла фотография. Но кто потеет, от того дурно

пахнет, его безвкусие и бездарность можно учуять издалека. В конечном счете,

существуют или нет голубые тени - роли не играет. Если художник завтра решит, что тени

должны быть розовыми или фиолетовыми, нелепо с ним спорить, пока произведение

гармонично и будит мысль.

- Значит, ваши красные собаки и розовые небеса...

- ... преднамеренны, да-да, преднамеренны. Они необходимы. Все элементы моих

картин заранее взвешены и продуманы. Как в музыкальной композиции, если хотите. Мои

бесхитростные мотивы, которые я черпаю в повседневной жизни или в природе, - только

предлог, а симфонии и гармонии я создаю, особым образом организуя линии и краски. У

них нет никакого соответствия с действительностью, если употреблять это слово в

вульгарном смысле, они не выражают прямо никакой идеи.