одноквартирные дома классического тропического стиля, все без исключения, были

окружены красивыми садиками с кустами гардении, гибискусом, манго и хлебным

деревом.

Как ни странно, меблированных домов в ту пору в Папеэте не сдавали. Подыскав себе

подходящую виллу, люди шли на мебельный склад и брали обстановку напрокат. Такой

неудобный порядок возник, наверно, потому, что у съемщиков были самые различные

привычки и запросы. Например, чиновники колониальной администрации предпочитали

жить на европейский лад и окружали себя всякими столиками, зеркалами, гардинами и

салфеточками. В отличие от них постоянные поселенцы часто довольствовались

несколькими циновками заменяющими и стулья и кровать, да большим деревянным

сундуком для одежды и прочего имущества.

Гоген, можно сказать, основательно обставил дом, который снял неподалеку от

католической церкви. Он взял напрокат двуспальную кровать, два стола, четыре стула,

бюро, шезлонг и сундук. Стены украсил фотографиями Метте и детей и репродукциями

картин.

Чтобы найти клиентов и получше узнать местные условия, Гоген старался возможно

скорее расширить круг своих знакомых. Для этого он даже постригся и, в соответствии с

местной модой, надел белый полотняный костюм и крахмальный воротничок. (Губернатор

и другие высокопоставленные лица обязаны были повседневно носить черный сюртук.)

Что ж, белый костюм, хотя и был далек от идеала, все-таки лучше подходил для

тропического климата Таити. Гогену еще посчастливилось приехать в начале прохладного

сухого сезона, когда температура в полдень редко превышала тридцать градусов, а ночью,

как правило, понижалась до двадцати.

Довольно скоро Гоген уяснил себе, что три тысячи жителей этой провинциальной

дыры Папеэте делятся на множество различных групп и клик. Верхушку, как и во всех

колониях, составляли командированные чиновники и офицеры, которые привезли с собой

свои семьи и слуг. Обычно они служили на одном месте три года, после чего их

переводили в другую колонию. Эта группа, включавшая около ста человек, с известным

основанием считала себя не только политической, но и социальной и интеллектуальной

элитой. Во всяком случае, многие из них принадлежали к знатным семьям. Поэтому они

смотрели свысока на постоянных поселенцев, главным образом бывших солдат и

матросов, которые женились на таитянках и осели на острове. Большинство поселенцев

открыло магазины, лавки или трактиры, многие стали богачами. Всего «оседлых» было

около двухсот. Причем их основным пороком считались не столько грубая речь и

вульгарные манеры, сколько эгоизм и корыстолюбие. В свою очередь поселенцы обвиняли

военное и гражданское начальство в лени и чванстве. А то и в нечестности. Кроме того,

они единодушно считали, что все эти сменяющие друг друга приезжие службисты

возмутительно мало знают о местных условиях и, по справедливости, поселенцы сами

должны править двадцатью тысячами коренных жителей колонии. Вообще же они редко

бывали в чем-нибудь согласны между собой.

Впрочем, среди чиновничьего сословия тоже не было недостатка в интригах и

стычках, чаще всего из-за картофеля и таитянских девушек. Картофеля не хватало, ведь

это был импортный товар, к тому же плохо переносящий морские перевозки. А хозяйки не

могли допустить мысли о том, чтобы осквернить священную французскую кулинарную

традицию, заменив пом-де-фри с мясом бататом или иными полинезийскими

корнеплодами, и дошедшие в сохранности ящики картофеля становились предметом

жестокой и беспощадной борьбы.