ей с тобой плохо, она не будет жить у тебя.

Недовольный тем, как неудачно сложилось его свадебное путешествие, Гоген

обратился к первой женщине, которая без каких-либо условий отдала ему Теха’аману в

жены, и сердито заметил, что она его грубо обманула, назвавшись матерью девочки.

Однако та решительно и с чистой совестью отвергла его обвинение. Просто Гоген до тех

пор не знал, что у большинства таитян были, кроме настоящих, еще и приемные родители.

Это древний, типично полинезийский обычай, одна из целей которого - упрочить узы

дружбы с богатыми и знатными родами. Естественно, для недавних иммигрантов это было

особенно важно. Кстати, усыновление было необязательно: всех своих тетушек и дядюшек

дети называли «папа» и «мама», и отношения с ними основывались на тех же правах и

обязанностях.

Отряд родителей и прочих родственников не мог допустить, что новый зять окажется

настолько скупым и невоспитанным, что оставит их без свадебного подарка. Смеясь и

обмениваясь шутками, они проводили его до ближайшей лавки, причем расстояние -

восемь километров - их ничуть не смущало, они были люди тренированные и привычные

к дальним переходам.

Китайский лавочник в Таравао держал ресторанчик (кстати, в наши дни почти на том

же месте стоит ресторан его сына), и Гоген понял, что было бы в высшей степени

невежливо не ответите на оказанное ему гостеприимство и не пригласить свою новую

родню на роскошный свадебный обед. В итоге, когда он наконец сел с Теха’аманой в

дилижанс и покатил по рытвинам в Матаиеа, его бумажник совсем отощал.

«Последовала неделя, во время которой я был юн, как никогда, - признается Гоген. - Я

был влюблен и говорил ей об этом, и она улыбалась мне». Это открытое признание в

любви тем примечательнее, что Гоген не отличался сентиментальностью. Для него куда

типичнее другое, более позднее высказывание: «Чтобы принудить меня сказать «я тебя

люблю», надо взломать мне рот». И, однако, он, судя по всему, был искренен, заверяя, что

влюблен в Теха’аману. Это не так удивительно, как может показаться на первый взгляд,

если учесть, что она вполне отвечала его мечте о таитянской Еве. Поэтому Гоген с великой

неохотой и опаской отпустил Теха’аману, когда она, как и обещала своей рассудительной

матери номер два, через неделю поехала в Фа’аоне с докладом. Впрочем, Гоген тоже

придумал умный ход. Чтобы закрепить произведенное ранее доброе впечатление, он дал

Теха’амане немного денег и попросил купить в Таравао у китайца несколько бутылок рома

для ее многочисленных родителей. Но главную роль, несомненно, сыграл положительный

отзыв юной супруги, и через несколько дней с дилижанса, остановившегося под

огромными манговыми деревьями в нескольких стах метрах от хижины Гогена, сошла

Теха’амана.

Жизнь Гогена в корне изменилась. «Я снова начал работать, и мой дом стал обителью

счастья. По утрам, когда всходило солнце, мое жилье наполнялось ярким светом. Лицо

Теха’аманы сияло, словно золотое, озаряя все вокруг, и мы шли на речку и купались

вместе, просто и непринужденно, как в садах Эдема,  фенуа наве наве. В ходе

повседневной жизни Теха’ амана становилась все мягче и ласковее.

Таитянское ноаноа пропитало меня насквозь. Я не замечал, как текут часы и дни. Я больше

не различал добра и зла. Все было прекрасно, все было замечательно».

Бесспорно, Теха’амана была самой подходящей женщиной для Гогена. И не потому,

что она, по счастливой случайности, представляла собой какую-то особенную,

неповторимую личность, а потому, что в любом смысле была обычной, нормальной

полинезийкой.