Плоды земли и рыбная ловля помогли Гогену растянуть полтораста франков на два с

лишним месяца и завершить свой труд. К февралю 1893 года, когда кончилась купленная

им мешковина, он создал общим числом «шестьдесят шесть более или менее удавшихся

картин и несколько сверхдикарских деревянных скульптур», справедливо считая, что этого

«вполне достаточно для одного человека». Возвращение из мира образов в мир

действительности на этот раз было особенно болезненным. Из Парижа пришел отчет,

который он запрашивал, и выяснилось, что Жоаян еще в мае 1891 года, когда Гоген только

плыл на Таити, продал несколько его картин и что Морис от имени Гогена немедля забрал

всю выручку - 853 франка 25 сантимов. Очевидно, он их попросту прокутил.

Гоген справедливо назвал Мориса подлым лжецом и вором и в письме Даниелю

поклялся, что, вернувшись в Париж, не пощадит негодяя. Одновременно с отчетом он

получил печальное письмо от Метте. Хотя она сумела продать еще одну картину, ей все

виделось в черных красках. Свой ответ Гоген начал словами, которые вряд ли могли ее

ободрить: «А что тогда мне говорить?! Вот уже девять лет я живу, не видя семьи, без дома,

часто без еды. Последние два месяца приходилось как-то выкручиваться, чтобы не тратить

денег на еду. День за днем  маиоре - безвкусные плоды, напоминающие хлеб, - и стакан

воды составляют весь мой стол. Не могу даже позволить себе выпить чашку чаю, сахар

слишком дорог. Я стоически выношу это, хотя здоровье подрывается, и зрение, которое

мне так необходимо, заметно слабеет. Если бы ты прислала деньги, вырученные за

последнюю картину, ты спасла бы мне жизнь»102. Впрочем, тут же он старался загладить

все грехи, в том числе явную ложь о своих якобы ужасающих страданиях, соглашаясь

принести жертву, которая несомненно должна была порадовать Метте. Вот как он излагал

свой неожиданный новый план:

«То, что я задумал, осуществить не просто, но возможно. В парижских школах есть

инспекторы по рисованию. Работы у них очень мало, а платят им хорошо, 10 тысяч в год.

Регане, тоже получивший официальную миссию, теперь - инспектор. Итак, я прошу

парижских друзей помочь мне получить такую должность. Пюви де Шаванн, член

Института (который назначает инспекторов), благожелателен ко мне. Возможно, тебе

напишут и попросят тебя зайти к сыну Пастера, он в хороших отношениях с Бонна.

Поддержка двух членов Института должна обеспечить тебе успех. Я не питаю иллюзий, но

надо попробовать, и я надеюсь, что ты сделаешь все зависящее от тебя. И, может быть,

тогда, моя дорогая Метте, мы снова будем вместе, ты, я и дети, и наша старость будет

обеспечена. Конец неопределенности».

Вряд ли мы ошибемся, предположив, что Метте эти планы показались далеко не

такими обнадеживающими и реальными, какими они представлялись ее мужу. Он хоть и

утверждал обратное, по-прежнему слишком легко предавался иллюзиям.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей и скоротать месяц, оставшийся до отъезда, Гоген

стал заносить в тетрадь свои размышления, идеи и воспоминания. Сам он метко назвал

эти записки «случайными набросками, непоследовательными, как сны, пестрыми, как

жизнь». Много места, естественно, отводилось искусству. Вот его совет, который вернее

было бы назвать описанием собственного метода Гогена: «Не стремитесь доводить свое

творение до совершенства. Первое впечатление хрупко, итог лишь пострадает, если вы

станете упорно шлифовать частности. Вы только остудите бурлящую, кроваво-красную

лаву, превратите ее в мертвый камень. Без колебания выбрасывайте прочь такой камень,

хотя бы он казался рубином».