— Наврали тебе, Жмуров… Ты что, из-за этого в бега ушел?

Жмуров молча кивнул, мрачно глядя на свои огромные заскорузлые руки, процедил сквозь зубы:

— И я из-за этого письма человека убил… Под вышку себя подвел…

Ильяшин, ловя момент, вытащил новый бланк протокола и приготовился.

— Какого человека? Когда?

Побагровев шеей, Жмуров внезапно вскочил, перегнулся через стол, схватил Ильяшина за рубашку и заорал, дыша ему в лицо тухлым запахом прокуренного рта:

— Ах ты, сука, это все подходцы твои! Ничего ты из меня не выжмешь, мент поганый! Я твои приемы знаю!

У Кости на секунду пресеклось дыхание, но он умело вывернулся из цепких рук Жмурова и точным ударом в солнечное сплетение посадил его обратно на стул. Второй удар по основанию черепа пресек новую попытку сопротивления. Пока Жмуров хрипел, борясь с чернотой в глазах, Ильяшин навис над ним и угрожающе произнес:

— А ну, давай говори все, не то сейчас вызову сержанта, и так тебя отметелим, что весь черный станешь. Кого убил? Когда?

Ловя синюшными губами воздух, Жмуров прохрипел:

— Когда с зоны бежал…

— Кого? Ну?

— Охраннику в живот целую очередь пустил. Человека загубил.

— Это я и без тебя знаю. Еще кого?

— Все.

— Врешь, Жмуров, врешь как сивый мерин! Говори, кого еще убил!

Жмуров откинул голову назад, как будто вот-вот должен был упасть в обморок.

— Святой истинный крест, его только, — просипел он. — Больше никого на мне нет.

— Жив твой солдатик, — разочарованно и зло бросил Ильяшин. — Хотя худо ему, должно быть, пришлось, но жив он остался.

Судорожно вдыхая ртом воздух, Жмуров удивленно вскинул желтые, в мелкую коричневую крапинку глаза.

— Как жив?

— А вот так. Ты его только ранил. Ну, кого ты там еще убил?

— Никого я больше не убивал, начальник! — почти закричал Жмуров. — А та баба, с которой я колечко снял, так она уже мертвая была…

— Какая баба? Где? Когда?

Жмуров замолчал.

Ильяшин привстал над столом и четко, раздельно сказал:

— Ты, Жмуров, напрасно запираешься. Ну, дадут тебе за побег и за то, что охранника ранил, лет шесть. И все. А за хорошее поведение и за добровольную помощь суду скостили бы. А так смотри, объясняю на пальцах: за день до убийства этой, как ты выразился, бабы тебя видели во дворе. Это запротоколировано и приобщено к делу. Это раз. Два: в день убийства тебя видели в пельменной, откуда ты исчез точно во время, когда умерла Шиловская, та баба, как ты выразился. Три — перстень. Таких колечек всего две или три штуки в мире. Стоят они пару десятков тысяч долларов. Это колечко ты продал пареньку на Казанском вокзале, он опознает тебя из миллиона. Четыре. То, что, пожалуй, перетянет и колечко, и показания свидетелей, — браунинг. Он принадлежал убитой, и на нем твои отпечатки пальцев. Я уже не говорю о таких мелочах, как твои следочки, оставленные в квартире, ворсинки с твоей рубашки на одежде убитой. Ну что?

Жмуров, низко опустив голову, растирал шею. Ильяшин продолжал:

— Ты что, думаешь, что суд поверит, что все эти вещдоки куплены на вокзале, а следы оставлены, когда ты навещал тещу? Нет, Жмуров, не поверит. А за запирательства твои, к побегу и прочим художествам, за убийство Шиловской, за незаконное хранение оружия и еще пару статей, которые можно при желании наскрести, добавит тебе еще минимум пятнадцать лет.

Жмуров сидел будто окаменелый.

— Так что ждет тебя дальняя дорога на остров Огненный, на пожизненное заключение. А там, ты знаешь, Жмуров, не то что в зоне.