Ее мама была верующей, ходила в церковь и дочери своей говорила: «Мы православные, моя девочка, как деды наши и прадеды».

В Дамаске есть небольшой православный храм, они обе там не однажды были. И Саша научилась креститься, знала четыре главных христианских молитвы. И себе она говорила: «Как это хорошо — побывать в церкви и послушать проповедь батюшки. Я каждый раз выхожу из храма будто обновленная». Сейчас она тоже подумала: «Схожу в церковь, поблагодарю Бога за то, что он дал мне Олега».

Сашу радовала и предстоящая перемена; манили новые места, новая жизнь, новые люди. Она уже представляла, как будет выбирать себе дом, как его обставит, приберет. В ней неожиданно и для нее самой проснулась хозяйка, ей очень захотелось свить гнездо, теперь уже свое собственное.

В тот же день Олег пошел в больницу и попросил юриста рассчитать всю команду охранников. Тетя — Дядя долго смотрел на него круглыми выпуклыми глазами и не мог понять, что ему говорит главный охранник. Потом вскинулся на подушке, почти вскрикнул:

— Он мне говорит! Да ты сошел с ума! У нас договор.

— Я расторгаю договор. В газетах пишут, что во всех банках мира ищут грязные деньги новых русских, составляют списки…

— Какие списки, черт вас побрал! У меня нет денег — ни грязных, ни чистых. Я нищий, как сто бомжей! Я не боюсь, а он боится. Никуда я вас не отпущу!

— Господин Мангуш! (Он требовал, чтобы его так называли). Я благодарю вас за предоставленную нам работу, и мы старались служить исправно, но теперь уходим. До свидания.

— Как уходим! Вы что, уходите все? Но я вам не уплачу расчетных. Куда вы пойдете без денег?

Олег повернулся в дверях, спокойно проговорил:

— На деньги мы не рассчитываем. Вы теперь всем русским не платите за работу — мы постараемся исправить это положение.

— Что же вы сделаете? — выкрикнул юрист, совсем потерявший самообладание.

Олег тихо проговорил:

— Поставим вас на место.

И вышел. Взял за руки двух своих товарищей, стоявших у двери больницы, сказал:

— Хватит охранять этого паука. Займемся делом.

Через два часа они на двух машинах покидали Сосновку. На новеньком «Форде» впереди ехали Олег и Саша.

А еще через час из Сосновки выехала машина, где за рулем сидел Качалин. Эта направилась к домику лесника.

По своему сотовому «дальнобойному» телефону Нина Ивановна получила радостную весть: путешественники возвращаются. Спустилась со второго этажа вниз и доложила об этом Аверьянычу и Соне. Бутенко дома не было; он по целым дням или охотился, или на озере ловил рыбу. Дома его раздражала Соня. Она только и говорила о том, как ей становится лучше, как она уже шевелит ногами и даже пытается приподняться и наступить на них. Просит Николая приподнять ее, и он приподнимает, терпеливо возится с ней, и хотя видит, как ей с каждым днем становится лучше, но Соня ему надоедает и он оставляет ее попечению Аверьяныча и двух служанок, Авдотьи Степановны и ее дочери, восемнадцатилетней Маши.

Аверьяныч терпеливо подбирает сорта грибов, чтобы они были и помягче, поморщинистее, мелко их разминает в пальцах и затем заваривает и томит. Потом он просит Авдотью Степановну или Машу, или Николая Амвросьевича долго втирать эликсир в больные места. Потом готовит компрессы, и так, чтобы влага впитывалась в тело на протяжении всей ночи. При этом Аверьяныч все время разговаривает со своей пациенткой, говорит ей ласковые, утешительные слова: «Вы еще молодая, красивая, вам жить да жить. И ноги нужны будут. А как же без ног? Ну разве это жизнь, когда ноги не ходят. Хотя бы и меня взять. Случись такая напасть, чтобы ноги отнялись, — да что же я тогда бы и делать стал? У вас еще характер хороший, — можно даже сказать, сильный характер, а свались такое горе на мужика — он бы и жить не захотел.