— А что я буду делать?

— Помогать! Я тебе скажу: помоги, и ты поможешь.

— Я слаб здоровьем, не могу грузить ящики.

— Ящики? Зачем ящики? Кто тебе сказал, что ты будешь грузить ящики? Я сказал, да?.. Ты будешь делать всякие пустяки. Чистить картошку, резать хлеб, мыть посуду…

— Не–ет! Это не для меня. Я люблю чистую работу.

— Такая работа тоже есть. Вести учет: сколько бутылок отвезли, сколько пустых бутылок привезли. Каждую посмо- треть — нет ли трещин. Ну? Такая работа подойдет?

— Да, такая подойдет. А где я буду спать? Мне надо и днем отдыхать. Я привыкла.

Она опять проговорилась, но Давид не заметил. Он, видимо, не улавливал оттенков чужого языка или был сосредоточен на какой–то думе. Сказал:

— Будешь жить в деревне. Она тут рядом. Буду возить тебя на машине.

— Зачем меня возить. Я сам умею ездить. У меня и права есть, правда, они дома, но здесь–то кому показывать права. А ездить я умею. И хорошо. Я и в Москве ездил, и в Питере, и в Дамаске…

— В Дамаске? Где такой город — Дамаск? У нас в Грузии нет такого города. Гурджуани есть, Самтредиа есть, Чохатаури есть, а Дамаска нет.

Александра поняла, что сболтнула лишнего, но это была правда, и ей не надо было выпутываться.

Вскинула на Давида свои большие, круглые, серебристо–серые глаза. Они говорили: как, вы не знаете, где находится такой знаменитый город — Дамаск? Да вы, мил человек, темный, но я вам расскажу:

— Дамаск — столица Сирии, древнейший город Востока, а вы не знаете.

Давид заметно покраснел, его грузинская спесь была уязвлена в самой основе, он промолчал, но спросил:

— Бедный, а был в Дамаске. Зачем ездил? Кто дал деньги?

— Там у меня мама живет.

— Мама? Она русская?

— Да, русская. У нее там отель. И она там живет.

— А муж у нее есть?

— Есть и муж, но он живет в Израиле.

— О-о!.. А говоришь — бедный. Родители там, а ты здесь: как так получилось? Скажи.

— Я что на допросе, да? — копировала стиль собеседника Саша. — Живу в Питере у бабушки и больше ничего не скажу.

— Ладно, не говори. Будешь у нас работать, но с одним условием: в замок к подружке своей не ходи. И пусть она ничего не знает про тебя и про нас. Можешь так?..

— Могу, — согласилась Александра. — А насчет работы… Буду думать три дня.

— Три дня? Вай–вай!.. Зачем так много?

— Я сказала: три дня. Это мое условие. Не хотите ждать — дайте мне лодку, я поеду к подружке. Она богатая и обещала мне деньги.

Давид поднял руки:

— Ладно, ладно. Бери свои три дня. А пока будешь жить в деревне. Вечером отвезу тебя на машине.

Придвинулся близко, положил руку на плечо. Горячо дышал в лицо, сверкал шальными очами. Саша порывисто от него отстранилась.

— Ты что — дикий, да?.. Руку не даешь, плечо не даешь. И ногу тоже не дашь погладить, да? Какой такой закон у вас, русских? Наш парень все дает гладить, ваш — ничего.

— Я вам не кошка, чтобы меня гладить.

— Кошки нет у нас. Ты есть. Зачем такой дикий?

В этот момент из подвала вышел молодой грузин, кинул взгляд на Сашу, лукаво ухмыльнулся. И Саша пошла за ним. И, выйдя из домика, тотчас же подняла правую руку, дескать, все в порядке, но про себя подумала: ни в какую деревню она с этим старым козлом не поедет, и надо как–то от них уходить, нырять под камень в тоннель. И стоило ей так подумать, как где–то близко, словно из–под земли, раздался сильный треск и гул моторов, — и тотчас же из–за холма, за которым виднелась деревня, словно гигантские майские жуки, вылетели четыре мотоцикла, и на каждом из них по два седока — парни во всем черном.