|
Ей казалось, что она слышит Даниэля, пустившегося в один из своих рассказов, в которых он неизменно бывал героем. Внезапно Мадлен поняла: Жан-Марк рассказывал об экзаменах по различным правовым дисциплинам, чтобы избежать с ее стороны вопросов о чем-либо другом. То, что она приняла за юношескую готовность с удовольствием рассказывать о себе, на самом деле было оборонительным маневром. Она не решалась его прервать, в то время как он разоблачался за этой дымовой завесой. Впрочем, она слишком устала, чтобы задавать вопросы. Каждый шаг больно отзывался у нее в колене, в бедре. Она начала прихрамывать. Солнце, стоявшее высоко в небе, пекло лицо и руки. Бульвар Сен-Жермен, толпа на тротуарах, машины бампер к бамперу, шумные бистро, книжные лавки, полные новых книг; витрина натуралиста и в ней застывшие животные с остекленелым взглядом и мертвой шерстью; старинная мебель по соседству с галереей скульптуры из железной проволоки; церковь, массивная и древняя, и напротив нее магазин, мрачный, торжественный, торгующий серебряными кубками и крестами ордена Почетного легиона…
На рю Бонапарт Жан-Марк остановился перед отелем «Моне» и посторонился, чтобы пропустить Мадлен вперед. Она покачала головой: — Жан-Марк, я остановилась не здесь. — А где? — У твоего отца. Он открыл рот, а глаза его округлились. — А? — пробормотал он. — Тогда я тебя оставлю… — Ты со мной не поднимешься? — Нет. — Почему? — Я предпочитаю… — И Филипп, и Кароль уехали: я одна в квартире. Он еще колебался. — Ну пойдем! — повторила Мадлен. — Не валяй дурака! Он смотрел на нее долго, испытующе, потом произнес низким голосом: — Ты знаешь, да? — Да. — Кто тебе сказал? — Не имеет значения. — Папа? — Да. Пойдем, Жан-Марк. — Если он узнает, что ты привела меня в дом… — Ну и что? Нужно же, чтобы ты когда-то туда вернулся! Пойдем, прошу тебя! Мадлен пошла. Он — следом за ней. Ей казалось, что она на веревке тащит теленка, неповоротливого и вялого. Консьерж прогуливался перед своей комнатой. Он поздоровался с ними. Жан-Марк был мертвенно-бледен. Когда она позвонила в дверь квартиры, он нервно заморгал глазами. Дверь открылась: — Месье Жан-Марк! — воскликнула Аньес. Она казалась счастливой и испуганной одновременно. Они быстро прошли перед ней. Гостиная была залита солнцем. Мадлен опустилась в кресло. Жан-Марк остался стоять и смотрел вокруг себя с внимательным, болезненным и беспокойным видом. Хотя ей никто ничего не заказывал, Аньес принесла белого вина для Мадлен и виски с минеральной водой для Жан-Марка. Мадлен выпила глоток вина и пошла искать фенека, которого оставила у себя в комнате. Когда она вернулась, держа Жюли на руках, Жан-Марк не шелохнулся. Стоя с туманным взглядом, он, казалось, целиком отдался нахлынувшему на него потоку воспоминаний. Рука его гладила спинку кресла. Потом он дотронулся до статуэтки из саксонского фарфора, стоящей на круглом столике. На губах у него появилась улыбка. — Я ненавижу эту вещицу, — сказал он. — Однако мне было бы жалко, если бы кто-то разбил ее! — Тебе ничего не нужно? — спросила Мадлен. — В каком смысле? — Полагаю, что твой отец тебе больше не помогает… — Нет, но все же я неплохо выкручиваюсь… Ты славная… Спасибо… — А Валерия? — Что? — Ты все еще с ней? — Да. |
