— Как? — спросила она.

Камень с гулким звуком стукнулся об обломок и отскочил.

— Да так! — ответил Жан-Марк. — Я внес ясность в ситуацию. Впрочем, она очень хорошо это перенесла. Ты знаешь, Кароль сильнее, чем можно подумать!..

— А ты, Жан-Марк?

— Я тоже, я — здоровяк. Наконец… я им стал!

Франсуаза вся засветилась радостью. Она посмотрела на брата, тот выпрямился навстречу ветру, одетый в водолазку и брюки, обтягивающие бедра. Его лицо, покрытое морскими брызгами, выражало решительность и жажду жизни. Несомненно, он был счастлив, что освободился! Сам он, вероятно, приписывал этот успех собственной воле или охлаждению, в то время как Франсуаза видела в этом обстоятельства, предопределенные свыше. Она сочувствовала ему, видя, что он полагается только на себя в этот очень трудный для него период и тем самым лишается страха быть судимым и надежды на спасение Господом. Не удивительно ли, что ее брат и она почти одновременно обрели силу духа? Все было стерто, выровнено, вычищено перед ними, как на этом пляже после морского отлива. Они собирались вновь окунуться в жизнь с чистым сердцем и нерастраченной энергией. Они долго шли бок о бок, молча, выдыхая запах соли и йода, обходя большие лужи стоячей воды. Со стороны моря, едва различимого, доносился приглушенный рокот. Чайки кружили и садились там, где бахромой накатывалась морская пена.

— Надо возвращаться, — сказала Франсуаза.

— Уже?

— А обед! Маду, наверное, клянет нас на чем свет стоит!

— И особенно Даниэль! Он может столько проглотить!..

Они со смехом повернули назад. Жан-Марк снова ускорил шаг. Франсуаза почти бежала за ним. Темные силуэты собирателей раковин выделялись на сероватом фоне искрящегося моря. Жан-Марк тоже подобрал несколько штук, но они оказались пустыми. Франсуаза спросила неуверенным голосом:

— Ты знаешь новость про маму?

— Какую? Что она опять беременна? — буркнул Жан-Марк. — Радоваться тут особо нечему, нет?

— Ее нужно понять, Жан-Марк.

— Ну, ты много от меня хочешь!

— Даниэль в курсе?

— Да. И ему совершенно наплевать. Он странный, ты не находишь? У него какие-то жалкие манеры, он говорит все безобразнее…

— Это возраст, — сказала Франсуаза.

Вдалеке показались первые кабинки у дощатой дорожки. По самому краю пляжа двигались всадники. Жан-Марк мечтательно произнес:

— Наверное, это потрясающе, вот так скакать по пляжу… Но не группой… одному… Совершенно одному… — Потом, сменив тон, спросил: — Скажи, твой преподаватель русского, я забыл его имя…

— Александр Козлов.

— Если ты вернешься в Институт восточных языков, ты снова окажешься в его классе…

— Да.

Краешком глаза он следил за ней, словно хотел оценить ее способность к сопротивлению. Эта братская забота вызывала у нее улыбку. Всадники приближались. Во главе группы на большой черной лошади, которая шла рысью, ехала белокурая девушка с тонким лицом, с гибким станом. Жан-Марк проводил ее взглядом, обернулся ей вслед, когда она пронеслась с кавалькадой, оживившей пространство глухим топом копыт, и сказал:

— Ничего! Ты видела?

— Да, — сказала она, засмеявшись, — очень хорошенькая!

— Заметь, что здесь многое создает обстановка! — вздохнул он. — Спусти ее с лошади, убери море, пляж, заставь говорить, и что от нее останется? Нужно влюбляться в человека только в его лучшие мгновения!

— Это очень глубоко, то, что ты сейчас сказал!

— Нет, это идиотизм!

Он перепрыгнул через черное бревно, наполовину ушедшее в песок.