Вернувшись в Тук, Жан-Марк и Франсуаза нашли Мадлен в одиночестве и в ярости. Один из фенеков сбежал. Даниэль отправился на его поиски в деревню.

— Что я буду делать с этими бедными животными? — жаловалась она. — Они привыкли жить в пустыне. Даниэль даже не смог сказать мне, чем их кормить. Завтра я позвоню ветеринару в Трувиль, чтобы он мне объяснил…

Она заковыляла от стола на кухню, царапая плиточный пол своей ногой, обутой в гипс. Второй фенек, привязанный цепочкой к радиатору, смотрел с виноватым видом, вытянувшись на полу, положив нос на лапы.

— Это ужасно! — лепетала Франсуаза. — Тут ездят машины, его задавят!

— Идем! — решил Жан-Марк. — Сейчас мы организуем облаву вокруг дома!

— Одним словом, мой обед расстроился, — сказала Мадлен, зажигая сигарету.

В этот самый момент дверь открылась и вошел Даниэль, с триумфом держа на руках беглеца.

— Ах! — радостно воскликнула Мадлен. — Он, по крайней мере, не ранен?

— Почему ты думаешь, он должен быть ранен? — ответил, смеясь, Даниэль.

Она пожала плечами, взяла фенека на руки, приласкала его и привязала рядом с другим.

— Как я и думал, он был сразу за церковью, — продолжал Даниэль спокойным тоном. — Ты видишь, Маду, даже когда они убегают, далеко не уходят. Это преимущество!

Мадлен метнула на него гневный взгляд и не произнесла ни слова. Ее дурное настроение испарилось, когда наконец все сели за стол. Завтрак она приготовила из даров моря: в центре стояло громадное блюдо с омарами, вокруг — на маленьких тарелках — созвездие раковин, морских улиток, мидий. Радость ее племянников при виде такого обилия пищи примирила Мадлен с действительностью. Она особенно рассчитывала на Даниэля с его аппетитом, но он не переставая говорил о поездке и ел мало. После десятка мидий и такого же количества раковин он отвалился от стола.

— Что случилось? Ты болен? — спросила Мадлен.

Призванный к порядку, Даниэль положил на тарелку еще несколько мидий — нужно было поддержать репутацию, хотя он уже насытился. Его и самого удивило такое отсутствие аппетита. Несомненно, он потерял вкус к еде от избытка забот. У брата, сестры, Мадлен не было серьезных проблем. У них жизнь была гладкой, словно дорога, ясной, как стакан воды. Ему, наоборот, с позавчерашнего дня нужно было решать немало сложных вопросов, брать на себя мучительную ответственность. И прежде всего в том, что касалось учебы. Отец, возвратившись из Лондона, провел с ним решающую беседу, чтобы убедить его идти в математический класс, а не в философский, как он втайне надеялся. Философский будто бы ни к чему не ведет — слишком легкое обучение, потерянное время, никаких перспектив… Только математический мог бы открыть ему путь для незаурядной карьеры. А Филипп хотел для сына блестящего будущего. В промышленности или на государственной службе, в коммерции или в медицине — детали были для него не столь важны! Как Даниэль ни спорил, отец стоял на своем. Значит — математический, но он чувствовал такое равнодушие к точным наукам, что этот год уже казался ему туннелем скуки. К тому же еще прибавилась и проблема с Даниэлой. При встрече с ней Даниэль обнаружил в душе прежние чувства во всей их пылкости. Но какая она была юная и ранимая! Он страшно изменился за время своего путешествия, а она оставалась все той же. Она любила его больше чем когда-либо, — разумеется! — и он, по причине своего возросшего опыта, должен был думать за двоих. После объятий госпожи Лабаль, вдовы лесничего, теперь, когда он был с Даниэлой, ему казалось, что он вновь возвращался к примитивным радостям детства.