Вот вижу – идет одна женщина, собою чрезвычайно пригожая: платьем нарядная, лицом приглядная. А бесы возле нее так и вьются, так и вертятся, то под подол к ней нырнуть норовят, то вдруг на ухо нашептывать принимаются. А та головою так и крутит! То направо взглянет, то налево. И видит она у входа в одну лавку весьма привлекательного юношу, а уж тот обвешан бесами, как яблоня яблоками. Мне-то все это хорошо было видно; люди же ничего не замечали.

    Едва лишь поравнялась молодая женщина с лавкой, как бесы перемигнулись между собою и взялись за свои жертвы с сугубым рвением и принялись щекотать и щипать их за те места, упоминать кои срамно, – и все ради единовременного возбуждения в обоих неукротимой похоти. Женщина была замужем, так что это бесовское похотение могло обернуться для нее большой бедой.

    Не в силах более терпеть вражеское ругательство над человеческим естеством, я бросился между женщиной и юношей, пал на колени и громко воззвал: «Остановитесь, неразумные! Знаю, что у вас на уме: согрешить! Отриньте злые помыслы, ибо доподлинно вижу, как искушает вас враг и множественные бесы проникли к вам, тревожа вашу плоть!»

    Тут и соседка, от скуки наблюдавшая из окна, принялась кричать во все горло, уличая женщину в супружеской неверности. Однако вопила эта соседка больше от зависти к богатству греховодницы и ее миловидности, нежели из любви к Богу. Все это я отчетливо видел сквозь песьяки, густо покрывшие оба моих глаза.

    Покраснев, пригожая дама торопливо удалилась, волоча на подоле юбки прицепившихся к ней бесенят, – те что есть силы упирались копытцами в мостовую, а один быстро-быстро карабкался по одежде к уху жертвы и кричал писклявым голосом: «Стой! Стой! Куда же ты?»

    Юноша, сильно раздосадованный тем, что из-за моего вмешательства он лишился греховного наслаждения с той женщиной, выскочил из лавки, напал на меня и изрядно намял мне бока.

    И вот тогда-то я и разглядел наконец еще одного беса – невыразимо гадкого, раскормленного, но вместе с тем исключительно проворного. Своим длинным тонким хвостом он крепко захлестнул мой язык и то и дело тянул за него, о чем я до поры и не подозревал.

    Поняв, что обнаружен, враг лишь захохотал и сильнее потянул хвостом. И я, совершенно против воли, так сказал бьющему меня юноше: «Вычистись от бесов, сын мой, и особливое внимание при сем удели чреслам своим, ибо там гнездятся в великом множестве мелкие злокозненные бесенята, язвящие тебя сладостно-злобно».

    От этих слов юноша пришел в неописуемую ярость, так что вскоре на мне и места живого не осталось.

    Тогда-то я и надумал поведать обо всем одному премудрому дьякону (я жил тогда в Венеции), который знал об искушениях все, ибо и сам неоднократно подвергался всем видам искушений.

    Выслушав меня внимательно, так определил обо мне премудрый дьякон: «Худо человеку видеть и знать излишнее». С этими словами он взял в горсть святой воды и с ужасным ругательством запустил мне в глаза. И взор мой мгновенно очистился…

    Помолчав немного, Харитон вдруг скосил глаза к носу и плюнул Феодулу в лицо. Плевок угодил прямехонько на песьяк, и пока Феодул подносил к лицу руку, чтобы утереться, успели исчезнуть и отек, и неприятный зуд, и даже покраснение кожи – все это бесследно пропало, подтверждая тем самым несомненную связь песьяков с бесами.

    О завершении плавания

    Вскоре после избавления от песьяка случилось Феодулу погрузиться в необыкновенно крепкий сон – настолько прочный и лишенный зыбкости, что впору принять его за действительность.

    И увидел Феодул себя среди густого тумана, а в тумане горел далекий оранжевый огонь.