– Да какое у него дело… – у Микулки хоть сил прибавилось после взгляда кикиморы, а говорить мог едва ли. – Травы ходил собирал невесть для кого…

    – А я шлышала, што он киевшкого князя оштановить вздумал, да только сам не ушпел. Ему Ведалище поведал, что есть в Новгороде молодой князь, который всю Рущь шплотить может, как штарик мечтал. А князь тот необычный, такой точно как и ты. Робичич. Шын князя, а мать роба, ключница.

    – Врешь… – где это видано, чтоб сын рабыни на новгородской земле княжил. – А ведь нет, не врешь… Слыхивал я про Владимира-князя… Только не верил.

    – Вот и шел бы к нему на подмогу! Зря что ли пот проливал на дедовых ишпытаниях? Я тебя подлечу, а когда пойдешь, я тебе важный щекрет поведаю. А теперь шпи! Шпи…

    11.

    Полную неделю пролежал Микулка на печи почти не вставая, исхудал, ослаб, еле ложку с похлебкой до рта доносил. Да и ел редко, потому как охотиться сил не было, доедал то, что в чулане осталось, одним сочивом, да кашей питался.

    Каждую ночь приходила кикимора, ворчала шепеляво, мол навязалщя на мою голову, смотрела голубым глазом в самую душу. Раны затянулись быстро, только чесались без удержу под засохшей кровавой коркой, да и лихоманка отступила, прошла стороной. Под конец недели силы стали возвращаться в молодое, полное энергии тело, Микулка стал вставать чаще, готовил целебный отвар из горных трав по дедову рецепту. Этот отвар и вовсе его на ноги поставил, а еще пуще сил прибавляло желание довести до конца дело, которое начал Зарян. Не зря, нет не зря Микулка потел на испытаниях, не зря получал тумаки деревянным мечом, не зря прибавлял себе силу, таская тяжелые бревна. Хоть и мало поучился он у старика боевой науке, но в злой сече шестерых печенегов одолел, а может и поболе… Кто считал? И не должна эта наука задаром загинуть вместе с ним, потому как в науке этой живет дед Зарян. И если она поможет подсобить Владимиру-князю, как хотел старик, так и он не зря жил, и Микулка не даром дедовы щи хлебал.

    Но не только и не столько думал паренек о далеком Владимире, сколько мечтал отомстить печенегам, угнавшим мать и убившим деда. Лютой ненавистью клокотало молодое сердце, руки сами просили тугой лук и каленые стрелы, а потому Микулка, как только смог, снова вернулся к дедовым испытаниям. Начал с малого, чтоб силы не надорвать, но скоро дошел до того, что было, а потом и дальше пошел.

    Набиравшее силу тело требовало мяса и паренек вернулся к охоте. Далеко ходить не мог, но как говаривал Зарян, родная земля сама помогает… Почти у самой избы стали появляться уставшие от бега козлы, а порой и олень забредал. Поначалу Микулка дивился таким переменам, но как-то ночью услыхал недалекий волчий вой и понял кто гонит зверя к одинокому дому.

    Свежее мясо быстро добавило сил. От многочисленных ран, разваливших ломтями грудь, остались только стыдливо-розовые рубцы и Микулка понял, что дольше в избе сидеть смысла нету. Соромно в сытости да тепле нежиться, когда важное дело есть. И когда молодой месяц отделил уходящую зиму от наступавшей весны, Микулка стал собираться в дорогу, чтоб по утру отправиться в путь.

    – Шобралфя? – раздался из левого угла шепелявый голосок. – Вще ли взял?

    – А тут моего ничего и нет. – отмахнулся паренек. – Возьму еды на дорогу, много ли надобно? Лук свой возьму, да поутру посох вырежу.

    Кикмора вышла, семеня ножками, из бархатной тени, спрятала острые ушки в прическу и присела на корточки, закрыв густыми волосами наготу от Микулкиных глаз.

    – Нашто тебе, молодому, пошох-то? Чай не штарый дед.