– Ты как-то странно на меня смотришь, – сказал Дейв. – В чем дело?

– Просто задумался. Некоторые вещи не меняются. Ты такой же, как был, даже хуже.

– А мне тебя жаль, – ответил Дейв. – Никогда не думал, что ты будешь работать в магазине телевизоров.

В школе они с Дейвом вместе ходили в шахматный клуб. Дейв заманил его на собрание Молодежного социалистического союза, где Хедли отдал двадцать пять центов на победу революции, хотя был очень далек от подобных идей. В колледже Дейв ловко проник в штат университетского литературного журнала, юмористического ежемесячника и еженедельной газеты.

В 1948 году Дейв Гоулд уговорил Стюарта Хедли вступить в Независимую прогрессивную партию и сходить на выступления Генри Уоллеса и Глена Тейлора – кандидатов от этой партии. Эллен Эйнсуорт печатала на мимеографе трафаретные надписи «Студенты – за Уоллеса». Когда Уоллес позорно провалился на выборах, Стюарт Хедли вышел из НПП, а Дейв Гоулд вступил в Конгресс гражданских прав и начал учить русский в Калифорнийской рабочей школе Сан-Франциско.

На кухне громкий хриплый смех Лоры Гоулд заглушал бульканье кипящей воды. В квартире было тепло, уютно от запахов еды, светло от желтого света, но тесно от людей и начищенной мебели. Между женщинами не чувствовалось столь же сильного контраста, как между мужчинами. Толстая и неуклюжая Эллен бродила вразвалку по кухне, ее мягкие каштановые волосы были стянуты резинкой, а спереди выпирал костюм для беременных. Из-за огромного живота ее ноги казались худыми и бледными; Эллен носила короткие белые носки, мокасины без шнурков, не пользовалась косметикой и не красила ногти. Ее кожа была слегка веснушчатой, нежной, почти молочной, губы и глаза – бесцветными. Ну а Лора Гоулд была дородной женщиной с жесткими черными волосами, толстыми лодыжками, неопрятными руками и торчащими зубами. Она носила серый свитер, мятую черную рубашку и кроссовки. Нос у нее был бородавчатый и горбатый.

Задумчиво глядя на нее, Стюарт Хедли мысленно поразился, как это его угораздило связаться с евреями. Конечно, Дейв отличался от большинства из них: он не был прощелыгой. Но все равно у него было множество еврейских черт, прежде всего – нечистоплотность… Он жевал с открытым ртом, ронял жирные кусочки еды вокруг тарелки, ставил пятна на книгах…

Хедли попытался проследить историю их знакомства: почему он начал общаться с Дейвом Гоулдом? Вспомнил школьного учителя физики с его развевающейся белой накидкой, который организовал шахматный клуб и долгими вечерами после занятий обсуждал с ними Дарвина и Эйнштейна. Разумеется, в те времена они с Дейвом были демократами, оба носили пуговицы с Рузвельтом-Трумэном и жестоко дрались с парнями-республиканцами из богатых семей с холма.

В те дни их объединяла Демократическая партия. Отец Дейва Гоулда работал отделочником древесины на мебельной фабрике, носил с собой обеденный судок и ходил в спецовке. А отец Стюарта Хедли был богатым нью-йоркским врачом из верхушки среднего класса, но затем погиб в автокатастрофе. В школе Стюарт носил белую рубашку и джинсы, Дейв – тоже. Они носили обычную одежду, отличаясь от богатых парней с холма, которые щеголяли в дорогих слаксах и свитерах, водили начищенные до блеска машины, были членами студенческих братств и устраивали вечеринки с танцами. Позднее общность одежды и интересов распалась. То, что раньше казалось глубинным родством, переросло в явное расхождение. Оглядываясь назад, Хедли понимал, что собрание Молодежного социалистического союза было для него всего-навсего академической лекцией, изложением идей, как на уроках физики и на шахматных занятиях.