— Поздно? — Зайцев озадаченно склонил голову набок. — Для чего поздно? Для кого поздно?

— Скажи ей, что мы идем на опознание.

— Какое еще опознание?! Сегодня воскресенье!

— Пойдем злодея опознавать, который магазин радиотоваров потревожил. Наступит понедельник, а преступление уже раскрыто, представляешь? Твой начальник расцелует тебя в обе щеки и чем-нибудь наградит.

— Куда же мы пойдем?

— Звони, — холодно сказал Ксенофонтов. — Так и скажи — идем на опознание.

— Какое, к черту, опознание?! Ты хочешь, чтобы она на меня прокурору телегу накатала?!

— Но мы в самом деле идем на опознание, — смиренно сказал Ксенофонтов. — И если нам немного повезет, сегодня же возьмем твоего толстогубого клиента.

— Хочешь ей предложить шататься по городу и присматриваться к прохожим? Ну, знаешь, подобного я от тебя никак не ожидал! — Зайцев отступил от Ксенофонтова на шаг, чтобы видеть его всего и всего окинуть насмешливым взглядом.

— Может быть, лучше у входа в парк? — предложил Ксенофонтов. — Пока мы туда доберемся, и она подойдет, а?

Не отвечая, Зайцев оскорбленной походкой направился к будке телефонного автомата. Ксенофонтов соболезнующе смотрел, как следователь нервно набирает номер, как он пытается улыбнуться, видимо, услышав голос девушки, что-то говорит. Потом повернулся к холодной глади реки. У противоположного берега уже оживали причалы, сновало несколько катеров, и матросы в фуфайках озабоченно перетаскивали канаты, ведра, ящики. Скоро они снимут с себя эти ватники, выкрасят катера свежей краской и заблаженствуют на ярком летнем солнце. А он, Ксенофонтов, будет стоять здесь же, прислонившись к горячим гранитным блокам, и завидовать этим загорелым ребятам на катерах…

— Пошли! — бросил Зайцев. — Через десять минут она подойдет к парку.

— А знаешь, старик, вот так и складывается человеческая судьба — увижу я ее в весеннем плаще с сумкой на ремне через плечо, увижу ее глаза, улыбку, и священный огонь вспыхнет в моей груди, пропитанной типографским воздухом, бумажной пылью и пивными испарениями.

— У нее есть парень. — Зайцев безжалостно оборвал мечты Ксенофонтова.

— Глупости! Нет у нее никакого парня. Иначе не возвращалась бы ночью одна и были бы у тебя два свидетеля. А может, и ни одного бы не оказалось — разве заметила бы она тень на окне, если бы шла с любимым человеком, от одного прикосновения к которому сжималось бы ее девичье сердце и счастьем туманились бы ее девичьи очи?

— Думаешь, они затуманятся, когда увидят тебя?

— Как знать, старик, как знать, — безмятежно ответил Ксенофонтов.

— Куда идем? — сухо спросил Зайцев, не желая проникнуться весенним настроением друга.

— В парк, конечно, в парк! Мы будем дышать чистым воздухом, общаться с прекрасной свидетельницей и опознавать ночного грабителя. Ты, конечно, уверен, что грабителям чужды нежные чувства, да? Ошибаешься, старик. Они тоже подвержены человеческим слабостям, у некоторых есть и достоинства, ничуть не уступающие твоим, хотя о твоих достоинствах мне ничего не известно. Но что подводит грабителей, так это нетерпение. Они, бедняги, не могут дождаться, пока им повысят зарплату, и стремятся скромными усилиями самостоятельно провернуть это, не дожидаясь, пока государство достаточно разбогатеет. Они не могут дождаться, пока девушка полюбит их чистой и возвышенной любовью, и начинают в ночной темноте хватать ее за всякие части тела.