– Более-менее три недели, хотя кажется, чего прошла уже тысяча лет, – сказала Кома.

– Что вы о нем думаете? В последнее время я как-то не контактировал с ним.

Кома улыбнулась.

– Я сама не слишком часто его вижу. Он постоянно приказывает мне спать.

Калдрен способный человек, но живет он только для себя. Вы играете в его жизни значительную роль. Собственно, вы являетесь единственным моим серьезным соперником.

– Я думал, он просто меня не выносит.

– Это лишь видимость. В действительности он неустанно о вас думает.

Потому постоянно следит за вами. – Она внимательно взглянула на Пауэрса. – Мне кажется, он чувствует себя в чем-то виноватым.

– Виноватым? – удивился Пауэрс. – Он чувствует себя виноватым? Я считал, что это мне нужно чувствовать вину.

– Вам? Почему? – Кома заколебалась, но потом спросила. – Кажется, вы провели на нем. Какие-то эксперименты?

– Да, – сказал Пауэрс. – Но эти эксперименты удались не полностью, как и многие другие, к которым я был причастен. Если Калдрен чувствует себя виноватым, то это, быть может, идет от того, что он чувствует себя в какой-то степени ответственным за мое фиаско.

Он поглядел на сидящую девушку и ее интеллигентные темные глаза.

– Да, думаю, следует вам об этом сказать. Вы говорили, что Калдрен целыми ночами ходит по комнате, что не может спать. В действительности эта нехватка сна является у него нормальным состоянием.

Кома кивнула головой.

– Вы… – она сделала движение рукой, словно что-то отрезая.

– Я наркотизировал его, закончил Пауэрс. – С хирургической точки зрения операция прекрасно удалась. За нее можно бы получить Нобелевскую премию. В нормальных условиях периоды сна у человека регулирует гипоталамус; поднимая уровень сознания он дает отдых волосковым структурам мозга и дренирует накопившиеся в них токсины. Однако, когда некоторые из управляющих петель оказываются разорваны, пациент не получает, как в нормальных условиях, сигнал ко сну и дренаж происходит в сознательном состоянии. Все, что он чувствует, это род временного помрачнения, который проходит чрез несколько часов. В физическом смысле Калдрен увеличивает наверняка свою жизнь на двадцать лет. Психе же добивается по каким-то неизвестным причинам сна, что в результате дает бури, временами терзающие Калдрена. Все это дело лишь большая и трагическая ошибка.

Кома нахмурила лоб.

– Я об этом догадывалась. В статьях, опубликованных в журналах нейрохирургов, вы называете своего пациента буквами К.А. Аналогия с Кафкой неоспорима.

– Возможно, скоро я выеду отсюда и наверное никогда уже не вернусь, – сказал Пауэрс. – Не могли бы вы проследить, чтобы Калдрен не забрасывал своих визитов в клинику? Ткани вокруг шрама все еще требуют периодического контроля.

– Попробую. Временами у меня появляется выражение, что я сама – еще один из последних документов Калдрена, – сказала Кома.

– Документов? Каких документов?

– Вы ничего о них не знаете? Это собрание так называемых окончательных утверждений о человеческом роде, которые собирает Калдрен. Собрание сочинений Фрейда, Квартеты, Бетховена, репортажи с Нюрнбергского процесса, электронная повесь и тому подобное… – Кома прервалась видя, что Пауэрс не слушает ее. – Что вы рисуете?

– Где?

Она показала на бумагу, Пауэрс понял, что бессознательно, но с огромной точностью рисовал четырехрукое солнце, идеограмму Уайтби.

– Ах, это… это ерунда, так себе, каракум, – сказал он, почувствовал, что рисунок обладал какой-то странной, непреодолимой силой.