Из советской журналистской коммуналки — двадцатиэтажного Дома Печати — редакции латвийских изданий центробежной силой стремительно растущей арендной платы разносило по городу. Отнесло — километра на четыре, за реку, в отдельный новодельный особнячок в деловом городском суперцентре, — и нас. Один переезд равен двум пожарам и трем наводнениям, и конвейерное движение газетной жизни прервалось на девять дней. По истечении их я прибыл на новое место. В мой будущий кабинет, маркированный сакральным буддистским номером 512. Новенькая массивная дверь не поддавалась. Потом подалась. За дверью по сложным пересекающимся и явно не случайным маршрутам очень быстро и целенаправленно циркулировали несколько незнакомых мне и неотличимых друг от друга молодых людей в клубных пиджаках и очках в золоченой оправе. Они говорили по сотовому телефону, ели гигантский сэндвич «субмарина», цокали клавишами ноутбука, диктовали секретарше, отсылали и принимали факс, глотали кофе — как мне показалось, все разом и каждый одновременно. Секунд пять я глядел на них и складывал в голове примитивную фразу «извините, кажется, я ошибся дверью». Однако один из молодых людей опередил меня. Чуть скорректировав свой точно просчитанный курс, но не прерывая движения, он отклонился к двери и экономным жестом закрыл ее перед моим носом. На меня даже не глянув.

— Извините, кажется, я ошибся дверью, — изысканно признался я армированной древесно-стружечной панели темно-коричневого цвета.

Постоял. И отправился прояснять ситуацию. Самый Главный сидел посреди своего нового кабинета, в два с половиной раза превосходящего метражом и кубатурой прошлый, в кресле-трансформере из синтетической кожи. Видно было, что креслу, невзирая на отрекламированную гуттаперчевую лояльность к любым формам и размерам, нелегко было адаптироваться к форме и размеру личного представителя. Мимолетом я пожалел предмет обихода. Самый Главный вдумчиво изучал что-то маленькое и стеклянно отблескивающее. Приблизившись, я увидел колбу, где в желтоватом физрастворе вальяжно плавала половина мошонки вида homo sapiens, идеально отчлененная чем-то острым. Я вздрогнул и вгляделся. Кажется, это была все-таки натуралистичная пластиковая имитация. А на колбе обнаружилась чопорного лабораторного вида этикетка с лаконичной надписью «Яйцо Фаберже». Самый Главный поднял на меня взгляд. Недоуменный и неузнавающий. Я подождал, пока система «свой-чужой» сработает наконец с положительным результатом, но взгляд не менялся.

— Лев Львович, — промямлил я, — там это… кабинет, некоторым образом…

Самый Главный мигнул и аккуратно отложил мошонку на край недосмонтированного стола элитных офисных пород.

— В чем дело? — агрессивно осведомился он.

— Ну, кабинет, — сказал я доходчиво. — Теперь у меня где?

— А зачем тебе кабинет? — поинтересовался Самый Главный.

— Работать, — удивился я.

— Работать, — задумчиво и почти мечтательно повторил он. C неожиданным проворством борца-сумотори поднялся и подошел к широкому светлому окну. — А что ты умеешь делать? — он полуобернулся от окна и нацелил в меня перст с перстнем.

— Колумнист я, — сказал я, ничего не понимая. — Ну… Комментатор. Аналитик.

— Чего-чего? Это самый умный, что ли?

Я не нашелся, что ответить.

Личный представитель Лев Львович подождал. Не дождался. Удовлетворенно кивнул сам себе и поманил меня ничтожным гальваническим подергиванием того же перста. Машинально я приблизился.

— Вот посмотри, умник, — произнес Самый Главный задушевно, ткнув универсальным пальцем в еще не дефлорированный свежий стеклопакет с неудаленной защитной пленкой на раме.