— Давай ляжем, — сказала она. — До сих пор мы мылись и играли, а сейчас давай обновим новый душ по-настоящему.

И потом, уже повернувшись и лежа рядом со мной, объявила, что так мы будем отмечать и обновлять и новый пол, и новую крышу, и веранду, и кухню, каждую вещь в ее время.

— Чтобы ты знал, что я строю тебе дом, что этот дом твой, и чтобы дом тоже это знал.

— Я могла бы закончить его за неделю, — сказала она. — Привезти сюда сорок работяг, поработать шесть дней и почить на седьмой. Но это тебе не море и небо, не твердь, не деревья и не твари земные. Здесь — заливка, здесь бетон и цемент, штукатурка и глина. Каждому такому приятелю нужно несколько дней, чтобы высохнуть. Это тебе не люди, юбимый, и не Господь Бог, это материалы, которые затягивают работу.

Так оно началось и так продолжалось. И так я помню это сегодня, когда дом уже построен и закончен и Тирца оставила меня и ушла. Помню, как она строила и как обновляла мой дом этап за этапом — указывала, говорила «да будет стена», и «да будет окно», и «да будет вход», и «да будет веранда». Строит, дает имя, обновляет, отмечает, переходит к следующему дню.

Глава двадцатая

1

Деревня — маленькая стоячая лужа, каждый камень встряхивает тину на ее поверхности, поэтому мы с Тирцей и творимый нами со дня на день дом привлекаем многих посетителей и зевак. Некоторые вежливы. Поскольку я еще не поставил двери, они стучат по пустому косяку, всовывают голову и спрашивают: «Можно?» Есть и невежливые. Поскольку я еще не поставил двери, они входят, как к себе в квартиру, даже не поздоровавшись со мной. Осматривают дом и двор цепким и стремительным взглядом мангуста, прикидывают количество мешков с цементом, труб и железных решеток. За считанные секунды успевают с точностью оценить объем и бюджет ремонта и, заметив мой взгляд, тут же отступают в кусты.

Я не сержусь. Я здесь новичок, а они старожилы. А в таком месте, как это, где всё уже давно утряслось, где деревья уже большие, а тротуары заросли и потрескались, где месть уже отомщена, а вражда и любовь уже улеглись, новый человек — еще и угроза. Его воспоминания и опыт — родом из других мест, и он не знает местного порядка предпочтительности. Такой человек грозит подорвать традиции. Надо в нем разобраться.

Начинают появляться и те люди, что жили в этом доме до меня. Разошелся слух, и они приходят. Проверить, подтвердить, забраковать, удивиться. Пожилой мужчина, старше меня, пришел и попросил разрешения сорвать с дерева один лимон.

— Это мой отец посадил его, а это его инжир. Что с ним случилось? Почему ты не заботишься о нем? Смотри, какие дыры в стволе, он же умрет из-за тебя…

Его пальцы дрожали, глаза переходили от того к этому, губы — от обвинений к воспоминаниям:

— Тех домов тогда не было вообще, а та дорога была проселочной, для телег, и мой отец пешком ходил по ней к перекрестку, потому что автобус не заезжал тогда в деревню. А здесь мой отец залил маленькое корыто из бетона, единственное в деревне, и купал в нем меня и мою сестру. Где оно? Ты его сломал? Кто тебе позволил?

Сказал и ушел.

Появилась также молодая пара. Девушка жила здесь полгода в детстве и сейчас, накануне свадьбы, захотела показать это место избраннику своего сердца — важно, чтобы он знал, что осталось и что исчезло, что было и чего не было.

Молодая женщина, но воспоминания придали ей старушечье выражение.

— Тут были качели, — повела она жениха по исчезнувшим уже приметам.