Я еще не успел опомниться и ответить, как мама уже положила трубку. Сон кончился. Тишина вернулась. Только маленькая совка, из тех, что зовут волохатыми, отмеряла снаружи ночь размеренным и глуховатым уханьем. Я проснулся, потрясенный. Почему я не ответил: «Это я, мама»? Почему не сказал: «Я в доме, который ты мне купила»? Почему не спросил: «Где ты? Когда вернешься?»

Я здесь, прозвучало у меня в груди. Ее нет, ответила мне стена. Яир?.. Яир?.. Яирик. Яирик, сынок, — эхом отозвался мой сон. Это он — удостоверили все органы чувств. Он с нами, дайте ему войти, сказали воспоминания. И тотчас во мне возродилось понимание, где я и кто я, и я почувствовал вокруг себя этот дом, который купила мне моя мать и строит моя юбимая, ощутил, как он растет и окутывает меня, точно новая и здоровая кожа, и ощущение это было таким полным и нежным, что я не мог понять, растет оно изнутри или возвращается ко мне, словно прохладно-теплое эхо.

Я накрыл голову одеялом. Темнота, маленькая и только моя. Я здесь, в своем собственном месте, укутанный в твой подарок. Я — пространство меж стенами. Я человек и его дом. Я мой дом и его нутро. Я половик под ногами, я дверная притолока, я протяженность меж притолокой и половиком.

Безглазая предрассветная белесость ждет моих открывающихся глаз — сколько времени уже прошло? — будто песни бульбулей в моих ушах, будто продолжение сна в моем сердце — отпусти меня, ибо взошла заря, сказала ты. Прогони меня, сынок.

6

Моя рука поднимается по прямой к выключателю лампы у изголовья. В доме Лиоры она всегда наталкивалась на абажур и производила шум, и в те дни, когда мы еще спали в одной кровати, сквозь ее зубы просвистывалось длинное протестующее «тссс…». Но здесь рука протянулась уверенно, и палец нашел и зажег без колебания и поиска. Так это было с фонариком в ту первую ночь и так — с лампой сегодня, в том же доме, уже обновленном и отремонтированном, и Тирцы опять нет со мной — кончила его перестраивать и ушла. Иногда я читаю книгу, ожидая возвращения сна, а иногда успокаиваю себя изучением топографической карты — отправляюсь наконец в свое путешествие.

Вот так мне хорошо: мой теплый тренировочный костюм, и грубые кроссовки, и рюкзак, и штормовая палатка, и спальный мешок лежат себе в шкафу и в багажнике «Бегемота», мои ноги отдыхают на кровати, легкие дышат спокойно и легко, и только глаза шагают себе неустанно, карабкаются по линиям высот и угадывают ландшафт, поднимают два измерения чертежа и сравнивают с тремя измерениями реальности: вот здесь овраг, а здесь курган, а тут обрыв, а там вот спуск, а здесь вот скос, а тут опять скат. Здесь я взбираюсь наверх, там соскальзываю, а тут ставлю себе палатку и развожу огонь.

А иногда я выхожу на настоящую прогулку. Из дома через двор, а оттуда на холмистые просторы. Открываю для себя пешеходные тропы, протоптанные неведомыми людьми, дороги, ведущие на овечьи пастбища, узенькие ниточки муравьиных и ежовых тропок и пути, которые прокладывают в поисках пищи дикобразы, шакалы и дикие кабаны. Так я делаю в любом месте и при каждом удобном случае: знакомлюсь с сетью тропинок и проселочных дорог, с возможностями побега, объезда, спасения.

— Откуда эта твоя паранойя? Откуда у израильского парня страхи галутных евреев? — допытывалась Лиора в доме ее родителей в Нью-Рашель в ту мою первую и единственную поездку за границу, на нашу свадьбу.