– Стоило замолчать пушкам, как повалили туристы, – удивился Морозини.

Дворецкий пожал плечами:

– Туристы приезжают всегда. Наверное, нужно, чтобы нас поглотило море, только тогда никто не появится... хотя!

У нижних ступеней, перед выстроившимися в ряд мальчишками и зеваками, пассажира ожидала великолепная гондола с бронзовыми крылатыми львами и малиновыми бархатными подушечками, расшитыми золотом, – к вокзалу редко подплывали гондолы такой красоты. Высокий, худой, как танцор, гондольер с белокурыми, отдающими в рыжину волосами изо всех сил старался выудить из воды шляпу Дзаккарии. Он преуспел в этом как раз в тот момент, когда князь спустился в гондолу; юноша поймал промокший головной убор, затем бросил его к своим ногам и весело воскликнул:

– Добро пожаловать, наш дорогой князь! Какая радость, какой чудесный день!

Морозини пожал ему руку:

– Спасибо, Дзиан! Ты прав, день – прекрасный! Даже если солнце немного хмурится.

Но светило тем не менее сделало робкую попытку бросить луч на зеленый купол церкви Сан-Симеон, и он вспыхнул на секунду, будто по-дружески подмигнул. Сидя рядом с Дзаккарией, Альдо наслаждался дуновениями морского ветерка, в то время как Дзиан, легко прыгнув на хвост черного «скорпиона», запутавшегося в красно-золотой сети, одним взмахом длинного весла направил его на середину канала. И длинный водный проспект, по обеим сторонам которого тянулось каменное кружево дворцов всевозможных пастельных оттенков, поплыл навстречу Альдо. Князь мысленно перечислял все названия, как будто хотел убедиться, что долгое отсутствие не стерло их из его памяти: Вендрамин-Калерджи, Фонтана, Пезаро, Сачредо, Корнер, Ка д'Оро, Манин – где родился последний дож, Дандоло, Лоредан, Гримани, Пападополи, Пизани, Барбаричо, Мочениго, Редзонико, Контарини... Дома раскрывали перед путешественником Золотую книгу Венеции, но прежде всего они ассоциировались с родственниками, друзьями, полузабытыми лицами, воспоминаниями, а отливающий всеми цветами радуги туман прекрасно сочетался с этими зданиями, милосердно обволакивая их трещины, заживляя раны... Наконец за вторым изгибом канала появился фасад дворца эпохи Возрождения с возвышающимися над ним двумя изящными обелисками из белого мрамора, и Морозини оторвался от грез: он приближался к своему дому...

– Чечина ждет вас, – вздохнул Дзаккария... – Надела даже праздничное платье. Надеюсь, вы оцените это?

Действительно, перед сводчатым порталом, откуда прямо к зеленой воде спускались широкие белые ступени, стояли три женщины. Издалека их можно было принять за каминные фигурки: та, что стояла в середине, была по круглее остальных и походила на каминные часы, а две другие, стоявшие по бокам, вполне сошли бы за тоненькие подсвечники.

– Давай-ка поторопимся! –сказал Альдо, весело разглядывая красивое платье из черного шелка с торчащими складками и кружевной чепец, украшающие его кухарку. – Чечина долго не выдержит, поскольку не выносит парадной одежды, считая, что она лишает ее вдохновения. А я уже несколько месяцев мечтаю о моем первом домашнем обеде!

– Будьте спокойны! Вчера она четыре раза посылала меня в Сан-Сервало, чтобы запастись самыми крупными моллюсками и самой свежей рыбой. Но вы все же правы: лучше поддержать ее хорошее настроение!

Мудрые слова! Вспышки кухаркиного гнева были столь же знамениты во дворце Морозини, как и ее кулинарные таланты, невероятная щедрость и немыслимые лохмотья, которые она напяливала на себя, когда чудодействовала у своих плит. Чечина родилась у подножия Везувия, и, по-видимому, в ней бурлила и кипела такая же кипящая лава, как в ее родном вулкане, потому-то в Венеции она стала своего рода достопримечательностью.