— И тем не менее отец не принимает меня всерьез.

— Это вы сами его всерьез не принимаете.

— Не ему ли, отцу, следовало похлопотать о месте для меня, о месте с жалованьем? Я мог бы рассчитывать сначала хоть на 400 талеров.

Она молчала: вдевала новую нитку в иголку.

— Юстик, а ведь как часто вы подсчитывали, небось, сможете ли вы с ним вести хозяйство на такую сумму!

Ага, его воображенье, стало быть, обскакало ее собственное, и горькая разлука с Нежеланным вдруг обернулась денежным вопросом! У Нежеланного, выходит, нет оплачиваемого места, у него жалованья нет! Каролина возмутилась. Как бы она ни раскаивалась с первой же минуты в своей выдумке, но выдумка была — ее, и более ничья. Это она, она сама, пусть сдуру, создала Нежеланного, и ее коробило, что из него делают недотепу (ему же, как-никак, за тридцать!), неспособного содержать жену. Его уничижают. Нет, надо огорошить Харденберга.

Обыкновенно это легко ей давалось. И она ему сказала — вполне правдиво, — что хоть от всей души сочувствует ему в поисках места, но относительно профессии самой, она должна признаться, ее посещают известные сомненья. Эразм займется лесным хозяйством, если окончит курс в Хубертусберге. Карл и Антон будут солдаты, тут, положим, не ей судить, не ее ума это дело, но — извлечение солей и минералов из земли… ах, да видела она, не раз видела все эти солеварни в Халле и Артерне, видела, вдыхала этот удушливый желто-темный дым над взвесями под Фрайбургом и не может об этом думать иначе, как о насилии над Природой, которая никогда не стала бы творить подобного уродства.

— Мы ведь так часто, Харденберг, с вами говорили о Природе. Не далее как в среду вы говорили за столом, что, хотя культура человеческая и промышленность могут развиваться, Природа пребудет неизменной, и наш первейший долг уважать те требования, какие она к нам предъявляет, и… — не удержалась, перешла черту, какую сама же себе запретила преступать, — вы говорили, что Софи — сама Природа.

И — зажмурилась, чтобы не видеть его лица. А Фриц уже кричал:

— Ах, Юстик, и ничего-то вы не поняли! Горное дело не вымогает у Природы ее тайн, оно их высвобождает! Вообразите, что в недрах вы обнаруживаете плененных, древних сынов Матери-Земли, которых мы затаптываем в грязь! Да по мне, это как встреча с Королем металлов, который с надеждой вслушивается в стук кирки и ждет, когда старатель одолеет все препятствия, чтоб вывести его на свет! Его освободить, Юстик! Что чувствует Король металлов, впервые подставляя лицо солнечным лучам!

Тут бы ей сказать: «Прелюбопытные теории, а на собрании дирекции вы их, случаем, не излагали?», но слова не шли с языка. Тот же самый голос читал ей первую главу «Голубого цветка». Фриц меж тем уже тащил из папки новую страницу, исписанную острым ломким почерком — еще отчет об отчете, на сей раз итог, и схемы, схемы: точки кипения поваренной соли, соляные удобренья.

41. Софи в четырнадцать лет

За два дня до четырнадцатилетия Софи, 15 марта 1796 года в годовщину своей помолвки — все не благословлённой, все даже не объявленной отцу — Фриц отправился к теннштедтским ювелирам, чтобы снова изменили его перстень. На перстне, он объяснял, должен быть крошечный портрет Софи, по той миниатюре, которая никому не нравилась — но делать нечего. Правда, это выражение лица, вспугнутое, ждущее, было на ней схвачено, да и смешенье это — темного со светлым. На обороте велел он выгравировать слова — Sophie sey mein schuz geist — Софи, будь моим ангелом-хранителем. В стихах на день рожденья он писал:

В июне 1796 Фриц наконец-то написал и отцу, и матери.

Любезный батюшка,

не без смущенья шлю я к Вам это письмо, на что так долго не решался.