— Эти занятия для знати все запрещены.

— Под другим именем.

— … и в другой стране, полагаю, если бумаги выправите, — не угодно ли на юг?

— Ах, Фрике, юг, вы знаете его?

— Откуда? — отвечала Мандельсло, — кто станет меня возить на юг? Разве мужний полк отправили бы в край лимонных рощ в цвету.

— Да, да, но вы не ответили на мой вопрос.

— Вы хотите, чтобы она оставила дом, где с тех пор как себя помнит… Ради Бога…

— Вы полагаете, у ней не достанет храбрости?

— Храбрость, когда не понимаешь, во что ввязываешься, не лучше, чем невежество.

— Какие речи, Фрике! Храбрость — не просто стойкость, нет, это способность творить собственную жизнь, как бы ни препятствовали нам в этом Бог и человек, творить, чтоб ежедневно, еженощно она была такой, какою вы ее вообразили. Храбрость нас делает мечтателями, храбрость нас делает поэтами.

— Она не сделает из Софхен хорошую хозяйку, — сказала Мандельсло. Фриц это пропустил мимо ушей и повторил отчаянно:

— Последует она за мной? Снесет расставанье? — моя любовь ей облегчит его — последует она за мной?

— Господи, прости меня, боюсь, что да.

— Чего же тут бояться?

— Я вам запрещаю к ней подступаться с этим.

— Вы мне запрещаете…

— …не я, так найдется кому запретить.

— Вы это про кого?

— А то вы не знаете?

42 Фрайфрау в саду

Фрайхерр фон Харденберг писал крайзамтману Юсту:

Кто таков был этот фон Кюн, природный отец этой Софи? Мне говорят, что это сын Вильгельма Кюна, который в 1743 году, скажем, тому полвека, приобрел именье в Грюнингене и в Нидер-Топфштедте, после чего как-то исхитрился получить дворянство. В свое время сын его, отец Софи, обосновался в Грюнингене. Первая жена его носит фамилию Шмидт; она умирает. Вторая его жена зовется Шаллер, и на сей раз умирает он. Жена его спутывается с неким капитаном Рокентином, и он, таким манером, теперь хозяин Грюнингена и Нидер-Топфштедта. Не думаю, чтобы и у Рокентина у самого хватило наглости ходатайствовать о дворянстве.

Крайзамтманн Юст отвечал фрайхерру фон Харденбергу:

Могу только повторить то, что уж и прежде говорил, что я знакомил твоего сына со вседневными правилами, какие понадобятся ему в его карьере, и, разговаривая с ним, я сам прозревал иные горизонты.

Фрайхерр фон Харденберг — крайзамтманну Юсту:

Да прозревай ты какие хочешь горизонты, но зачем, ради всего святого, было тащить его к этим Рокентинам?

Взяв Фрицево письмо с собою в Лейпциг, он долго там просиживал с друзьями в отведенном для знати клубе, в летней духоте, поскольку отворять глядевшие на улицу запаренные окна члены клуба воспрещали. Он совещался со старыми друзьями о том, как бы решительней ответить старшему сыну. Он душил своими пенями в углу дряхлого графа Юлиуса фон Швайница и графа фон Лебена, чуть помоложе, он домогался у них ответа: как бы они сами поступили, буде старший сын решил, вынь да положь, взять в жены дочку лавочника. Возможно, у него начал несколько сдавать рассудок.

Фриц попросил мать с ним встретиться в саду, просто чтобы отец их не увидел вместе, — о том, какое трудное будет это предприятие для нее самой, он не подумал. Августа теперь редко выходила, и никогда одна, никогда на ночь глядя, никогда без благосклонного соизволения фрайхерра. Когда она велела горничной подать ей черную шаль, затем что ей надобно выйти в сад, одной, старушка начала читать про себя молитвы. Однако, когда фрайфрау добралась по непривычному черному ходу до нижней ступеньки, всю челядь на кухне и в саду уже подняли по тревоге.