Энн все еще изучала растение, поэтому Сакс замолчал. «Оно живо, – хотел сказать он. – А поскольку все элементы биосферы зависят от существования друг друга, то оно и часть тебя, твоего тела тоже. Как ты можешь его ненавидеть?»

Но опять же – она даже не проходила лечение.

Ледяное море выглядело разбитой гладью бронзовых и коралловых оттенков. Солнце уже садилось, им пора было возвращаться. Энн выпрямилась и начала уходить, превратившись в безмолвный черный силуэт. Он мог говорить ей прямо в ухо, даже теперь, когда она отдалилась на сто метров, а затем и на двести. Она стала маленькой темной фигуркой посреди огромного простора планеты. Но он не стал этого делать: это было бы нарушением ее одиночества, почти что вторжением в ее мысли. И все же он жаждал сказать ей: «Энн, Энн, о чем ты думаешь? Поговори со мной, Энн. Поделись своими мыслями».

Сильное, острое, как боль, желание с кем-то поговорить – вот что чувствуют люди, когда говорят о любви. Вернее, это то, что Сакс подразумевал под любовью. Просто чрезмерно усиленная жажда поделиться мыслями. Только и всего. О, Энн, пожалуйста, поговори со мной.

Потом, когда они входили в шлюз убежища, Энн упала в обморок. Падая, она ударилась головой о дверной косяк. Сакс подхватил ее, когда она приземлялась на скамью у внутренней стены. Она была без сознания, и Сакс наполовину занес ее, наполовину затащил в шлюз. Затем закрыл наружную дверь, закачал воздух из шлюзовой камеры и протащил Энн через внутренний проем в раздевалку. Должно быть, он кричал на общей частоте, потому что ко времени, когда он снял с нее шлем, в помещении оказалось человек пять или шесть Красных – больше, чем он видел в этом убежище до этого. Одна из девушек, что мешали ему вначале, та, что пониже ростом, оказалась медиком, и, когда Энн положили на роликовый стол, который можно было использовать как каталку, эта девушка провела их в медкорпус и там взялась руководить остальными. Сакс, стремясь помочь, трясущимися руками стянул прогулочные ботинки с длинных ног Энн. Его пульс – он проверил на запястье – отбивал 145 ударов в минуту, ему было жарко, кружилась голова.

– У нее инсульт? – спросил он. – Инсульт?

Врач удивилась.

– Не думаю. Она упала в обморок, а потом ударилась головой.

– Но почему она упала в обморок?

– Не знаю.

Она посмотрела на высокую девушку, сидевшую у двери. Сакс понял, что они были главными в этом убежище.

– Энн дала нам указание, чтобы мы не подключали ее к каким-либо аппаратам поддержания жизни, если она потеряет дееспособность, как сейчас.

– Ну уж нет, – возразил Сакс.

– Это было очень четкое указание. Она нам запретила. Причем в письменном виде.

– Вы сделаете все, что можете, чтобы сохранить ей жизнь, – резко, с надрывом проговорил Сакс. Все, что он говорил после обморока Энн, удивляло его самого: он наблюдал за своими действиями так же, как остальные. Затем услышал свой голос: – Это не значит, что вы должны оставлять ее на аппаратах, если она не очнется сама. Нужно просто выполнить разумный минимум, чтобы убедиться, что она не умрет из-за какой-то мелочи.

Врач негодующе закатила глаза в ответ на такое объяснение, но высокая девушка, похоже, задумалась.

Сакс услышал, как он продолжил:

– Я сам пролежал так четыре дня и теперь рад, что никто не решил отключить аппараты. Это ее решение, а не ваше. Любой, кто захочет умереть, может сделать это, не заставляя врача нарушать клятву Гиппократа.

Врач закатила глаза с еще более презрительным видом. Но, переглянувшись с коллегой, повезла Энн к койке жизнеобеспечения.