— Если ты осмелишься снять жемчуга, я наставлю синяков на твои руки, — процедил принц. — Это мой подарок, и ты не посмеешь оскорбить меня отказом.
Лорна тоже сжала зубы, поскольку его пальцы вцепились ей в руку и причиняли боль.
— Т-т-ты — тиран, — произнесла она. — Всегда добиваешься своего.
— Сожалею. — Он опять насмешливо улыбался. — Но, может быть, мне все-таки будет позволено подарить драгоценности моей кадын?
— Н-н-не смей меня так называть! — Девушка чувствовала, что задыхается и от этих жемчугов и от этого слова, которым он ее обозвал и которое означало «рабыня».
— Но ты же назвала меня тираном.
— Тебе это подходит!
— В самом деле? — Касим не отрываясь смотрел ей в глаза. — В таком случае, разве ты не моя рабыня?
— Ты сделал меня рабыней, и я тебя ненавижу за это!
— Что ж, пчела летит на мед, мотылек — на пламя, а мужчину притягивают чары обольстительной женщины. — В его глазах снова заискрился смех. — Любая другая женщина была бы просто в восторге, если бы на нее надели жемчужную цепь.
— Я — не любая другая. — Скривив губы, Лорна посмотрела на жемчуга и подумала, с чьей же шеи они были сорваны давным-давно. А сомневаться в этом не приходилось, поскольку ожерелье не только очень красивое, но и явно очень старинное. Его можно было носить и на голове, и на шее, и на талии.
— Разумеется, ты не любая другая, — согласился Касим. — Слишком многие женщины щеголяют своей красотой и обаянием. Ты же, как я постепенно понимаю, наоборот, очень медленно, осторожно приоткрываешь лепестки тайн с цветка своего сердца. — Он прикоснулся к груди девушки как раз у сердца и трепещущими пальцами погладил ее шею. Она подняла руку, как бы отгораживаясь от этих прикосновений, и принц заметил синяки на ее обнаженной руке.
— Моя работа?
— А чья же еще?
— До чего ты нежна, просто как цветок. — Он губами коснулся отметин. — Позволь мне сначала закрыть их поцелуями, а потом… браслетами.
Из резной шкатулки достал широкий золотой браслет с голубыми вставками.
— Это — ляпис-лазурь, — прошептал он, защелкивая на ее изящной руке браслет рабыни.
Потом принялся изучать девушку, облаченную в шелк и в эти языческие драгоценности. Взгляд его бродил по ней, от макушки до маленьких ступней с высоким подъемом.
— Говорят, — его дыхание коснулось мочки ее уха, — что роза помнит почву, на которой произросла. Разве мы — не все те же первобытные существа, даже и ты, со своей прохладной кожей и глазами, как синие цветы?
Лорна чувствовала его прикосновение даже через шелк своей одежды. В глазах Касима, пристально смотревших на нее, горел такой огонь, который не могла загасить даже ее холодность.
— Интересно, какова ты будешь в страсти? — шепнул он. — Зажечь в тебе страсть, amiga?
Это ласковое слово, произнесенное по-испански, почему-то особенно поразило девушку. Его лицо, такое смугло-прекрасное, нависло над нею; глаза, опушенные угольно-черными ресницами, своим пронзительным выражением притягивали к себе ее взгляд; губы были страстными и жестокими одновременно. Никогда раньше по своей воле она не прикасалась к нему, а теперь ей вдруг безумно, до головокружения, захотелось погладить это лицо, словно отлитое в теплой бронзе.
Лорна закрыла глаза и попыталась изгнать из души его образ, с отчаянием осознавая, что ее врожденное чувство красоты, которым она так гордилась, на сей раз сослужило ей скверную службу. |