Опустил руки, пошел погружаться, но тотчас рванулся к воздуху.

— Не-ет!

Леха сидел на берегу, глотал воздух. Федя видел это. «Не могу же я больше», — сказал он себе опять и подумал, что так не утонешь, нужно воды наглотаться. Открыл рот — противно, закашлялся, забился.

По плотине трусила бабка Вера.

— Леха, а ну-ка на плот!

Шурка и Леха кинулись к плоту. Как сами-то не догадались.

Федя протянул им руки. Ухватились, дернули, заволокли на дощатый помост. Положили. Федя сел, но тут же лег. Туман в голове. Туман и туман.

На берегу стали откачивать. Федя вырвался из рук:

— Я не пил.

Бабка взяла его под мышки, повела к дому.

— Пальцы в рот сунь, пусть вырвет.

— Я не пил воду, — сказал Федя, передвигая мягкими, как водоросли, ногами.

Феликс сидел на пороге, бабка велела ему стеречь дом. Кинулся к Феде, повис на нем:

— Братик мой! Братик!

Федя поцеловал Феликса в мокрые щеки.

— Обошлось, чего ты?

Слух докатился до Красенького, прибежали мужики — искать утопленника.

Слушали героя Шурку — Леха угнал коров — качали головами.

— Ишь, не захотел, значит, смерти.

Мчалась через луговину к пруду мама, Федя увидел, выскочил на крыльцо.

— Мама!

Обернулась. Пошла к дому. Дошла до привязанного телка, обняла его и села на землю.

7

— А что же с ним делать? — Федя держал в руках вороненка.

— Чего-чего?! — Леха взял у Феди птицу. — Смотри.

Зажал голову в руке и сильно встряхнул: голова осталась в руке, обезглавленная птица билась у ног.

— Ничего не может, а еще в лесу живет! — рассердился Леха. — Таскай хворост.

«Я тоже вот так вчера бился, — думал Федя о своем страшном заплыве. — Вчера».

Федя натаскал хвороста и ушел собрать коров, уж больно разбрелись. Ушел от костра, от ребят, от воронят. Оглянулся, не видят ли? Лег за бугорком, среди пахучих кубышек, положил голову на землю, раскрыл глаза. Над ним между деревьями строгое кружево паутины. Чудо неведомой жизни.

Поверху гулял ветер. Березы играли листвой. Что-то перебегало там с ветки на ветку, сверкающее, что-то крутилось, прыгало.

«И кто-нибудь там живет, на вершинах, — подумал Федя, — и кто-то живет в корнях трав, и под землей, и в глубине земли».

«Сколько живого!» — Федя сказал себе это. Он был с ними, с живущими, с бегающими, летающими, плавающими.

8

Леха решил гнать коров на совхозные клевера.

— Авось не увидят! А увидят — в лес загоним, ищи-свищи.

Федя опустил голову.

— А я не погоню.

— Дрейфишь?

Федя молчал. Ребята угнали коров одни.

— Конечно, в лесу не те травы, — сказал Федя Красавке, — но ведь мы государству нашему друзья, правда?

Красавка пощипывала траву и норовила тишком отойти от пастушка подальше, а там и припустить за коровами вслед, но Федя держал ушки на макушке. А потом забылся: Красавка успокоилась, и он забылся. Загляделся на мохнатенькую толстушку бабочку. Ее словно из плюша вырезали. Красавка зашла Феде за спину, хвост чубуком и — деру.

Кинулся Федя за беглянкой. Догнал. В кусты забилась, в тень, и не шелохнется. Пусть, мол, Федька мимо пробежит… Не вышло. Очутились они как раз под бугром, с которого земля показалась Феде изумрудным пером селезня. И там, наверху, на его, Федином, месте, уперев ногу в пенек, красовался Васька-бандит, Лехин старший братан.