— Что с тобой, Манфред? — склонился над ним ун-Грайм.

— Ягоды… — штурмманн виновато и с животным страхом смотрел на ротенфюрера.

Через пять минут его снова скрутил приступ тошноты. Теперь он блевал кровью. Ойген ун-Грайм растерянно рылся в аптечке. Там было многое, даже ампулы с противоядием, спасающем при укусе опасных змей. Он заставил ун-Гиббельна выпить несколько таблеток от диареи, подсознательно полагая, что они не помогут. Лекарство не помогло. Страшно было смотреть, как ун-Гиббельн мучается, и ротенфюрер, бессильный помочь товарищу, отошел за кусты и долго сидел на прогретом солнцем бугорке, стараясь не вслушиваться в стоны.

Жечь надо было этот мир! Жечь! Жечь!

Когда он вернулся, ун-Гиббельн уже был мертв. Он лежал в позе эмбриона, у него были искусаны губы, даже по лицу штурмманна было видно, что умирал он тяжело. За последние дни ун-Грайм устал от вида смерти. Поэтому он не стал хоронить товарища. Зачем? Джунгли возьмут свое. Некоторое время он с тупым любопытством наблюдал, как серая древесная пиявка медленно подбирается к холодеющему телу, чтобы насосаться отравленной крови, потом поднял автомат ун-Гиббельна, отсоединил магазин, выщелкнул патроны, бросил магазин в траву и набил магазин своего автомата. Один патрон оказался лишним, и ун-Грайм небрежно бросил его в висящий через плечо ранец.

Постоял над трупом, брезгливо раздавил пиявку, совсем уже близко подобравшуюся к руке покойного, и пошел прочь, ориентируясь по солнцу, уже опускающемуся к линии горизонта. Он был полон ненависти к окружающему миру. Быть может, именно поэтому мошкара кусала особенно зло, не давала ему ни секунды покоя, и защититься от нее было нечем. А впереди была ночь, и желтые глаза, уже светящиеся в стремительно чернеющей чаще, и юркие тени, мелькающие среди деревьев, — все говорило о том, что и она будет жестокой и беспощадной.

Ротенфюрер Ойген ун-Грайм мечтал о мщении.

Но еще больше ему хотелось вырваться из этого ада.

22. ОЙГЕН УН-ГРАЙМ. ГОЛЫЙ ДИКАРЬ ИЗ КУЛЬТУРНОЙ СТРАНЫ

Вставшее солнце застало его в пути.

Ойген шел на север. По его подсчетам, оставалось пройти не так уж и много. Позади оставался лес, в котором кипела жизнь, в котором под каждой щепкой, под каждым камнем скрывались таинственные и загадочные существа, сути и назначения которых не могли понять люди. Где-то там было странное существо, изучавшее чернокожих аборигенов, а потому взявшее их под свое покровительство.

Прежней ненависти уже не было.

Странные мысли одолевали ротенфюрера.

Помнится, оберштурмфюрер Венк думал о том, нужна ли Африка немцам. Ойген знал это точно — не нужна. Может быть, когда-нибудь, потом, но сейчас рейх в ней просто не нуждался. Нет, конечно, существовали определенные города, месторождения, в которых добывался нужный рейху металл. Но эти леса следовало оставить в покое. Там не было ничего полезного, там жили только хищные звери, пиявки, пауки и вымершие во всем мире рептилии. Следовало оставить эти леса ее обитателям, дать им свободу, пусть они живут, как хотят. Это был особенный мир и, наверное, странное существо рассуждало правильно: этот мир следовало не покорять, а изучать. Ойген вдруг представил себя в роли исследователя леса и покачал головой: это было не для него. Он был солдатом, хранящим мир и спокойствие в рейхе. Но наверняка в рейхе нашлось бы много людей, для которых изучать гораздо важнее, чем покорять. Странное дело, теперь Ойген видел в этих словах особый смысл. Не покорять, а изучать. Не жечь напалмом, не стрелять, а находить общий язык, вживаться в психологию живущих в лесу существ… Жизнь коротка, быть может, каждое существо, появившееся на земле, имело право на существование, иначе в чем был смысл его появления?

Мысли были новыми, чужими, и оттого пугали.

«Зря нас бросили сюда, — вдруг подумал Ойген.