Дело в том, что в первобытные времена, когда в племенах охотников и собирателей формировалась новая стратегия спаривания, мужчины подвергались серьезным опасностям, охотясь на дичь, а женщины испытывали трудности при родах, в частности из-за новой — вертикальной — позы, которая теперь стала свойственна человеку по жизни. Любой из партнеров мог умереть молодым, и это лишало бы оставшегося возможности иметь потомство, если бы механизм создания пар был слишком жестким. Если же после периода горя и траура оставшийся молодой партнер имел возможность заключить новый союз, это благотворно сказывалось бы на росте численности маленьких племен. Таким образом, почти идеальный союз партнеров с точки зрения выживания лучше идеального.

Следовательно, в эволюционном плане мужчина запрограммирован на формирование долгосрочных отношений с партнершей, но при условии, что, если она умрет, он будет иметь возможность спустя некоторое время создать новую пару. Такая гибкость связей, столь полезная в древности, в' современную эпоху превратилась в серьезную проблему. Причина этого кроется в изменении образа жизни мужчины. Теперь, вместо того чтобы отправиться в лесные джунгли и преследовать дичь, постоянно подвергая свою жизнь риску, он отправляется в каменные джунгли, где занимается «охотой» совершенно иного рода. Там он оказывается в компании привлекательных женщин, которые в охотничьих угодьях отсутствовали. В лесу у него было мало соблазнов, а в городе они встречаются на каждом шагу. И тут его и без того не самая прочная связь с партнершей ослабевает еще больше.

Но каковы бы ни были мужские недостатки и слабости, факт остается фактом: большинство мужчин в большинстве культур создают долгосрочные семейные союзы. И, несмотря на все конфликты и разрывы, эти союзы оказались чрезвычайно успешными в деле воспитания детей. Доказательством служит тот факт, что за последние 40 лет численность населения земного шара более чем удвоилась — с 3 миллиардов человек до 6 с лишним.

Если в планетарном масштабе мужчина явно преуспевает в качестве отца, что можно сказать о его роли племенного охотника? Как уже отмечалось, он не утратил древнее побуждение к охоте — процесс эволюции протекает слишком медленно, но охота приобрела для него символический характер. Так, все соревновательные виды спорта представляют собой формы символической охоты. Все они предусматривают либо преследование, либо прицеливание, либо и то и другое, а ведь это основные компоненты первобытной охоты. Вокруг этих символических действ выросла целая индустрия, а чемпионы — преследующие (вроде Михаэля Шумахера) и прицеливающиеся (вроде Тайгера Вудса) — получают огромные денежные призы и купаются в лучах славы. Командные виды спорта, назовем лишь футбол и баскетбол, предусматривают как преследование, так и прицеливание и, кроме того, требуют, чтобы игроки действовали сообща, планировали свои действия, разрабатывали тактику и стратегию, то есть делали все то, что их далекие предки — первобытные охотники.

Спорт не имеет конечного продукта. Он ничего не производит. Его результат — чемпион, демонстрирующий публике ценный приз, символическую дичь.

Обычно это кубок или статуэтка — несъедобный, бесполезный кусок металла. После крупных соревнований может устраиваться празднество, как это бывало после успешной охоты, но спортивная деятельность сама по себе, в каком бы то ни было отношении, не является производительной. Она лишь позволяет удовлетворить глубоко укоренившуюся в душе мужчины — как участника состязаний, так и зрителя — страсть к охоте.

Каждый раз, когда дротик попадает в бычий глаз, бильярдный шар оказывается в лузе, шайба пересекает линию хоккейных ворот, а мяч оказывается в сетке футбольных, современный охотник и его сторонники разражаются торжествующими криками, подобными воплям, издаваемым первобытными охотниками в джунглях.