От этой мысли не развеселишся, а за окном сияло солнце, голубело море и Леня, как всякий молодой мужчина тут же пришел к выводу – хоть пара радостных дней, да мои! И прожить их надо так, чтоб за ушами трещало!

Он пересчитал свою наличность, собрал вещи и к полудню отыскал отель с самыми низкими ценами во всем Гераклионе. Номер оказался российского манера, сродни Дому Колхозника – восемь коек, восемь незнакомых другу другу постояльцев.

Впрочем, Леня за неделю своего пребывания на Крите никого из своих соседей толком и не видел. С утра уходил на море, там же ел в кафе, там же спал, где-нибудь в тенечке между скалами, брал на прокат авкваланг, до позднего вечера сидел в кофейнях и вскоре даже научился подпевать – если греки заводили свои несколько унылые песни. Танцевать сиртаки он обучился на третий день. На четвертый – подвернулась какая-то грудастая полька из Кракова, девушка лет на тридцать, сговорчивая, но не безкорыстная. Красавица была настолько уродлива, что при встрече с ней на перекресте трамвай бы с рельс соскочил, но Лене это было без разницы – Вика не выходила у него из головы, а кто был в данный момент рядом оставалось безразличным.

При наличии дамы, деньги Лени ускорили свое ускользание из карманов, жительница Кракова переселила его в свой отдельный номер, а однажды поутру исчезла, прихватив на память его часы.

Спасибо, ясновельможная пани, в догонку ей сказал Леня, но нежная пани услышать его уже не могла.

Однако, справедливости ради, следует отметить, что все эти мероприятия свою задачу выполнили – Леня заставил-таки себя ни о чем не думать, не пугаться будущего и никого не вспоминать – кроме Виктории.

Перед самым отьездом на мгновение мелькнула мысль – а не остаться ли здесь если не навсегда, то на очень продолжительное время? Леня уже знал, что подобный фокус не так уж сложен: остаться на островах, или застрять здесь на долгое время практически было возможно. Пока у тебя есть деньги не погонят из любой точки земного шара. Но идея эта как пришла на ум, так и исчезла. Хоть она и паршивая жизнь, там, в Москве – но все же это была жизнь, а не сплошной отдых и море. Да и то сказать – для души не хватало Васьки Блинова, кафе «У Тимофея», трибуны стадиона в Лужниках, праздного шатания по Тверской или Арбату, длинной и малоосмысленной трепотни по телефону с «френдами», то бишь не хватало всей своей московской жизни. А если выражаться выспренне – не хватало родины-уродины, русской кухни и могил родителей на Немецком кладбище. Или в тебе это чувство Отечества есть, или его нет – как кому повезет. Нет – оставайся под солнцем Юга и ни о чем не жалей. В прочих вариантах – торчи в России и дели-жри с ней вместе всю дрянь, что ей на роду написано: хлеб, водку, дураков, бездорожье и тотальное воровство.

Отплытие Лени с Крита прошло на том же грязном пароме, который привез его сюда. Тот же вислоусый капитан не столько заботился держать свою лоханку точно по курсу, сколько придумывал, как бы выжать из пассажиров дополнительную опату несуществующих услуг.

Но до Афин добрались.

И до Москвы долетели.

Миновав все таможенные барьеры, Леня подивился, что его тут же не повязали, однако ждать этого приятного события он не хотел – разом бросился навстречу своим бедам, поскольку чувствовал себя отдохнувшим и бодрым, а потому решил рубить с плеча. В здании аэропорта он нашел таксофон и на память набрал телефон Свиридова. Тот оказался на месте, жестко представив себя:

– Свиридов слушает.

– Это Волохов Леонид. Я вернулся! – бодро сказал Леня.

– Кто? Ах, Волохов! Ну, и долго ты ещё будешь в бегах?

Леня такого вступления ожидал.

– А я вам очень нужен? Срочно?

– Каждый день твоего уклонения судья не зачислит в положительное деяние.