— Внемлите! — пропищал он фальцетом, до жути напоминавшим кваканье лягушки-пипы. И отчаянно замахал доверенному приспешнику, который поспешил воздеть над головой стеклянный куб с черепом Джоанны Сауткотт. Могло показаться, что череп шевелит челюстью, пытаясь заговорить, но эффект был ничтожен. Оставалось неясным, сама ли голова вдруг ожила, или это приближенный Шилоха трясет ее вместилище.

Проповедник направил трубку оксигенатора себе в рот, чтобы в полной мере ощутить на себе живительное действие святых газов. И пошатнулся, сраженный их силой, в тот самый миг, когда лошадь, переступив копытами, дернула повозку.

— Настал тот час! — запищал Шилох. — Спеша, мы близимся к вратам. Снаружи псы, колдуны и осквернители, убийцы и идолопоклонники… — где-то посередине «идолопоклонников» действие газа сошло на нет, и пронзительный голос Шилоха с пугающим хрипом обернулся вдруг обычным старческим карканьем. Страстно вращая ручку ящика, проповедник и сам с головы до ног окутался туманом, и обрызгал зеленью всех, кто в молчаливом изумлении стоял поблизости.

— Иди! — взвизгнул он. — Иди же!

Годелл неожиданно осознал, что визг этот предназначается ему — и никому другому.

— Я? — одними губами спросил Годелл, запрокинув голову к старику.

— Да, дитя мое! Поди сюда. Взойди на эту колесницу!

Годелл подчинился. Перед телегой дорога уже очистилась: часть толпы, обойдя помеху, преспокойно двинулась дальше; те же, кто не толкался вынужденно позади, глядели на пророка в ожидании дальнейших чудес. Приспешник Шилоха осторожно установил куб с черепом на телегу, рядом выставил полный костей кожаный саквояж.

Годелл приветливо махнул рукою толпе, упер ботинок в лоб оставшегося не у дел приближенного — и легким толчком отправил того в недолгий полет к мостовой.

— Полегче! — вскричал проповедник, с удивлением поворачиваясь к Годеллу. Не мешкая, табачник сгреб хлопавшие на ветерке складки рясы Шилоха и одним сильным рывком опрокинул старика на подводу. В недоумевающей массе зрителей раздались гневные окрики, но Годелл уже отвернулся, подхватил вожжи и хлестнул ими тревожащихся лошадей.

Подвода рванулась вперед. Горстка обращенных бросилась было следом, надеясь запрыгнуть в нее, но их усилия пропали даром: громыхая подковами по мощеной дороге, лошади быстро оставили их позади. Поверженный мессия катался по днищу повозки и, беспрерывно подвывая, пытался сгрести в кучу и тем самым сберечь свой драгоценный реквизит, а подскакивавший в стеклянном кубе череп Джоанны Сауткотт рассерженно стрекотал и шамкал ему в ухо.

Годелл промчался по Камден-Таун-роуд, свернул в узкий безлюдный переулок сравнительно малонаселенного пригорода, и еще с десяток минут повозка тряслась по ухабам, уносясь все дальше и дальше от пределов Хампстед-Хита. Наконец он натянул вожжи в тени рощицы у обочины и развернулся к силившемуся подняться проповеднику, который затрясся от страха при виде пистолета в его руке. Шилох вгляделся в лицо похитителя, и на его собственном начало проступать узнавание.

— Вы! — ахнул он.

Годелл кивнул.

— Полагаю, мне следует пристрелить тебя, как бешеного пса…

— Напротив, сэр… — с жаром возразил Шилох, не дав ему договорить.

— Тихо! — вспылил Годелл. — Вот что, сэр. Как уже сказано, мне ничего не стоит проделать в твоем лбу дыру: я с той же легкостью спущу курок, с какой мог бы пожать тебе руку, но если первое проделал бы с удовольствием, то о втором даже и думать не желаю. Хоть и не мое это дело — судить другого…

— Не судите! — с волнением выкрикнул проповедник, будто в припадке вздергивая над головою обе руки.