Но когда я потянулся к ее светящейся руке, она печально покачала головой и исчезла.

Затем вокруг меня появились другие человеческие тела — большие, темные, материальные. Грубые руки схватили меня и сунули между зубов что-то резиновое.

С насильно открытым ртом я не мог больше сдерживать дыхания. Плотина прорвалась, и мои изголодавшиеся легкие отчаянно заработали.

Но вместо холодной воды, к чему я был готов, в них пошел чистый, свежий воздух — как я вскоре узнал, из акваланга ныряльщика береговой охраны, одного из команды, отправленной на вертолете перехватить гибнущую «сессну» и найти меня в темной бухте.

Эти герои подняли меня на поверхность, а другие вертолеты и судно, посланные береговой охраной и городскими властями, уже приближались к месту катастрофы, чтобы погасить огонь и искать уцелевших.

Уцелел, слава Богу, только я.

Однако безумные события еще не закончились. Когда ребята из береговой охраны втащили меня на палубу катера, я встал и даже попытался нырнуть обратно. Два фельдшера пристегнули меня, кричащего и брыкающегося, к носилкам.

— Расслабьтесь, детектив, — сказал один из них, пытаясь успокоить меня. — Этот летчик погиб. Все кончено.

— Черт с ним!

Горло словно разрывалось, когда я орал в полную огня темную воду:

— Мейв! Мейв!

Эпилог

Хоккейные клюшки

Глава девяносто седьмая

Кроме запястья, я сломал лодыжку и три ребра, пришлось залечь на неделю в больницу. Зарплаты нью-йоркского полицейского на это не хватило бы, но медицинские страховки у нас надежные.

Сбивший нас пилот истребителя «Ф-15» вечером накануне выписки пришел ко мне в палату, чтобы извиниться.

— Шутишь? — Я хлопнул по спине этого двадцативосьмилетнего парня с детским лицом. — С этим психом мне следовало вызвать удар с воздуха раньше.

Спустя месяц, почти день в день, я пришел в церковь Святого Духа, все еще на костылях. Алтарь выглядел как английский сад. Орган заиграл «Музыку на воде» Генделя — любимую вещь Мейв.

Мы решили, что служба в память о ней будет жизнеутверждающей и все такое прочее. Даже устроили эту службу в день ее рождения, а не в годовщину смерти.

Тогда почему же, когда меня пронизывали печальные, нежные аккорды, каждая клетка в теле хотела зарыдать?

Я услышал, как за моей спиной кто-то откашлялся. Мой сын Брайан в белом облачении держал бронзовое распятие. Другие мальчики, прислуживавшие вместе с ним в алтаре, стояли позади него с зажженными белыми свечами.

Отец Симус, подходя, взглянул на часы.

— Если будешь так любезен… — Он пристально посмотрел на меня.

— Начну вместе с тобой, — ответил я.

— Майк, минутку, — серьезно сказал он и повел меня к алькову для крещения.

Я подумал, что знаю, какую он произнесет проповедь. Напомнит, что в прошедшем году я был настоящим негодником. Чересчур саркастичным, язвительным, ожесточенным. Старался выплеснуть гнев, снедавший меня изнутри. И будет прав. Нельзя больше быть таким злобным. Жизнь коротка. Если Учитель и преподал мне что-то, то именно это.

— Майк, послушай, — прошептал Симус, обняв меня теплой рукой. — Прошел почти год, и я очень хочу сказать, как горжусь, что ты сохранил семью. Мейв тоже гордится тобой. Я это знаю.

«Что?» — подумал я.

— А теперь иди на свое место, парень. Мне пора начинать мессу.

Я быстро прошел мимо скамей, заполненных друзьями и детьми, к первому ряду.

Крисси улыбнулась и взяла меня за руку. Теперь у нее все наладилось. В первые дни после того инцидента я не раз замечал печальное выражение на ее ангельском личике, особенно когда все они навещали меня в больнице.