Последние слова графини потонули в радостном реве. Не знаю, кто из господ юнкеров видел нас в “Кристалле”, но все до одного нутром почуяли, что меня с ней связывает нечто большее, чем обычное светское знакомство.

А гонка, между тем, предстояла нешуточная: перед тем, как Гижицкая захлопнула дверцу, я успел увидеть, как она сняла туфли и швырнула их куда-то под пассажирское кресло. Педали наверняка угробят ей колготки за пару минут, но…

Или чулки? На ней наверняка сейчас надеты чулки. Если бы платье было еще чуть короче, я наверняка увидел бы…

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет, никто не лез мне в сознание, чтобы сбить с толку перед гонкой — для этого вполне хватало и собственных мыслей. Я обеими руками вцепился в руль, и мерные вибрации мотора понемногу прогнали будоражащие картинки перед глазами.

Только я, дорога и мотор. Ничего лишнего.

Подольский вышел на середину проезжей части. Выкрикнул что-то предупредительно-бодрое — в слова я не вслушивался — и встал, широко расставив руки. Чуть покачнулся, изящно замаскировал свою неуклюжесть под манерный поклон… и дал отмашку.

Погнали!

Машина хищно рявкнула мотором и рванула вперед. Одновременно с остальными — но первые метров тридцать-сорок я все-таки выиграл. Тяжеловесный двигатель разработки московских гениев раскручивался не слишком-то охотно, но зато тянул, как трактор. Его создавали таскать огромные закованные в броню лимузины, на фоне которых облегченная рама и спортивный корпус Настасьиного детища показались бы игрушечными. Да и настройка карбюраторов дала о себе знать: машина стартовала так мощно, что руки едва не вырвало из плеч.

Но уже на второй стометровке противники отыгрались. Куракин едва не ткнулся радиатором мне в задний бампер, а Гижицкая и вовсе принялась поджимать справа, понемногу выравнивая “Астон Мартин” с моим зверем. Рядный мотор завывал так, что я слышал его даже у себя в кабине. Мощно, злобно, почти без провалов — орудовать коробкой ее сиятельство, как оказалось, умела не хуже меня.

И уж точно получше Куракина. Князь буквально вцепился в меня сзади, то и дело дергался по дороге, пытался обогнать — но все-таки убирался обратно. Пока везло: несмотря на поздний час, на встречной полосе еще попадались машины. А перед поворотом Куракину и вовсе пришлось отстать, чтобы не впечататься в остановившийся на светофоре грузовик. Но он быстро наверстал упущенное: не прошло и нескольких мгновений, как круглые фары снова полыхнули у меня в зеркале, ослепляя уже привыкшие к темноте глаза.

Его сиятельство не пытался идти на таран и столкнуть меня с дороги — видимо, берег дорогую игрушку — но в мелких пакостях не стеснялся, старательно засвечивая мне обзор могучей американской оптикой. Гижицкая вела себя куда приличнее: чуть отстав после поворота, она снова догнала, вырвалась на полкорпуса вперед — и ехала, будто приклеенная. На мгновение я даже подумал, что она делает это специально: чуть поддается, играет со мной, чтобы потом одним легким нажатием педали отправить серебристое тело “Астон Мартина” в победный полет. Но времени размышлять не было — в первую очередь приходилось смотреть на дорогу.

Справа в тусклом свете луны мелькнул в вышине шпиль Петропавловки. Мы мчались вдоль воды по Кронверкской набережной, за спиной осталось около трети маршрута — но никто так и не получил заметного преимущества. Гижицкая держалась справа, едва не касаясь моей машины зеркалом на двери со стороны водителя, Куракин дышал в затылок, чуть отстав — но только потому, что то ли не набрался наглости, то ли просто еще не дождался удачного момента обогнать.

А я уже почти добрался до предела возможностей машины. Стрелка спидометра уже давно перевалила за жутковатую отметку в сто пятьдесят, но дальше ползла лениво, словно подсказывая: еще немного, и разгоняться будет попросту нечем.