Вот оно. Тот самый момент, после которого я или закончу эту партию изящным эндшпилем… Или устрою в столице очередную заварушку.

И лучше бы первое.

— Вы знаете, что привело меня сюда, Иван Карлович. — Я огляделся по сторонам и, подавшись вперед, тихо прошептал: — Родина или смерть!

На этот раз пробило даже ледяную броню Штерна. Немец отпрянул, едва не подпрыгнув в кресле. Крохотные глазки увеличились как минимум двое, и из них буквально хлынуло удивление, щедро разбавленное испугом.

— Что?… Как вы… — пробормотал он. — Я не… Verdammt!

Штерн говорил на русском почти без акцента, но выругался все-таки на родном языке — видимо, от волнения. Его невыразительное щекастое лицо вдруг выдало разом такую палитру мимики, что позавидовал бы даже профессиональный актер. Я увидел одновременно и страх, и недоумение… и облегчение.

— Вы сумасшедший, друг мой! — прошипел Штерн.

Похоже, хотел добавить что-то еще — но передумал. Вместо этого он схватился за телефон, набрал номер — и за стеной тут же послушался звонок.

— Машенька! — выдохнул Штерн в трубку. — Отмените все встречи до обеда. Меня нет… И не пускать никого… Что? Нет! Я же сказал — никого!

Есть! Кажется, сработало.

На беднягу было жалко смотреть. Он откинулся на спинку кресла. Тяжело дыша, расстегнул ворот рубашки и принялся вытирать пот на лбу невесть откуда взявшимся платком.

— Зачем, зачем, друг мой?.. — выдохнул Штерн. — К чему такая спешка? Вас же могли увидеть, могли узнать… Ваш дедушка…

— Дед уже давно выжил из ума. — Я подался вперед. — И в нашем доме у вас куда больше друзей, чем вы можете себе представить!

— Пусть так! — Штерн поджал губы и вцепился пальцами в край стола. — Но явиться сюда, среди бела дня… Это немыслимо, совершенно немыслимо!

Черт. Где-то я, похоже, передавил. Лучше сбавить обороты — а то он, чего доброго, вообще меня выставит.

— Знаете что, Иван Карлович… — Я состроил жалобную гримасу и для пущей убедительности легонько шмыгнул носом. — Я ведь тоже многим рискую, придя сюда. Вы должны понимать!

— Я понимаю, друг мой… понимаю.

Моя серьезная ипостась явно нагоняла… лишнего, но к испуганному семнадцатилетнему пацану Штерн, похоже, тут же проникся сочувствием. Его явно “отпускало” — буквально на глазах.

— Знаете, друг мой, у меня ведь сын примерно вашего возраста. И мне страшно даже подумать, что бы я чувствовал, случись ему оказаться на вашем месте. — Штерн вымученно улыбнулся. — Вашей отваге можно позавидовать.

Правильно. Успокаивай меня. Доверяй. И болтай, болтай побольше.

— Я уже не ребенок. Брат доверяет мне — значит, и вы должны! — Я вытер рукавом несуществующие сопли под носом. — Хоть никто из вас и не потрудился толком рассказать, что и зачем я делаю.

— Вы делаете важное дело… храбрый юноша. — В голосе Штерна послышались покровительственно-мягкие нотки. — Моя мать — немка, как и отец, но сам я родился здесь, в Петербурге. И поэтому по праву могу считать себя русским… мне кажется. И я хочу, чтобы вы не сомневались: то, что нам суждено совершить — нужно этой стране. Я бы даже сказал — необходимо.

— Государственный переворот? Вооруженный мятеж против короны и…

— Тише! — Штерн дернулся, как от удара кнутом, и зашипел: — Умоляю вас, тише, друг мой… Нельзя говорить о подобных вещах вслух! У Третьего отделения везде есть глаза и уши!

Ты даже не представляешь, насколько прав.