Обыск («шмон»): между рядами снуют надзиратели – в чекистских фуражках, полушубках, валенках.

Обшариваются вещмешки («сидоры»), стоящие перед каждым з/к, а также (не обращая внимания на мороз) «производится личный досмотр спецконтингента».

Толкотня, краткие и крикливые команды, отборная ругань.

Перед согбенной и продрогшей колонной этапников неторопливо прохаживаются оперуполномоченный («кум») капитан Л е д е н ц о в и

З а м п о л и т лагпункта: они руководят «шмоном».

Шумовой фон (приглушенно, издали): скрежет лесопилки, лязг и грохот на нижнем складе («лесобирже»), ржание рабочих лошадей, свистки паровозов на железнодорожной узкоколейке.

Внезапно всё замирает.

На авансцене зачитывается (вживую или в записи) стихотворение

«Мы ходим по костям…».

Окончание «немой сцены» и продолжение действия – по удару лагерного «била» (подвешенного у КПП – «вахты» – куска железнодорожного рельса).

Л е д е н ц о в (поднимает руку и командует). Закончить досмотр!

Надзиратели кучкуются возле начальства и уходят.

Заключённые подбирают разбросанные вещи и разбредаются по назначенным баракам – на «поселение».

В центре площади остаются только вновь прибывший, переминающийся от мороза с ноги на ногу з/к П ё т р И в а н о в и ч и случайно оказавшийся здесь местный лагерник Н и к о л а й.

Н и к о л а й (подходя к П е т р у). Что, паренёк, не жалует лагерный то Дед Мороз?

П ё т р (еле шевеля губами). Да уж – как будто черти всю ночь на мне горох молотили…

Н и к о л а й. Ну – ништяк: сейчас в бараке оклемаешься помалу…

П ё т р. Добраться бы до него: что то больно уж худо мне… Хотя бывало и похуже. На сортировке в тридцать градусов выгрузили в час ночи – прямо в снег по колено, мордами ничком уложили. А добрая половина этапа – в летней одежде и обуви, кое кто – вообще в тапочках… Тут же – на улице, при свете фонарей – затеяли «санобработку»: стригли всех наголо. Длинноволосых набралось человек восемьдесят – так что стрижка эта шла до самого утра. Многие поморозились: ноги, руки, щёки… Ну а когда запустили на ночёвку в зону, «блатняки» провели свой «шмон»: все более менее приличные и тёплые вещи забрали себе, а «на сменку» всучили всякое рваньё… Я вот тоже только в «казёнке» остался…

Н и к о л а й. Ну, это всё – дело наживное: была б голова на плечах, да целая к тому же… А ты, хлопчик, из каких мест будешь?

П ё т р (сердито). Да какой я тебе, на хрен, «паренёк хлопчик»?! У меня уже три десятка за горбом, из них два года – во фронтовой разведроте. Боевых наград – почти дюжина!..

Н и к о л а й. Ну ну, не гоношись: я ведь обидеть то не хотел…

П ё т р. Да ладно… А ты сам то, мужик, откуда?

Н и к о л а й. Мужики пашенку пашут, а мы тут лес валим… Э эх: «Украина золотая, Белоруссия родная!..» Из под Орши мы! Слыхал про такую?

П ё т р (оживившись). Да ты что?! Я ведь сам – из села под той самой Оршей…

Н и к о л а й. Из которого это села?

П ё т р. Из Ивановки.

Н и к о л а й. Ети твою с бритвою!.. Да быть такого не может!.. Да мы же всего то в двух верстах от вас – у Красного оврага жили!.. Ещё ваш Ковалёнок – знавал такого? – у нас колхоз создавал. Чтоб ему ни дна, ни покрышки!..

П ё т р. Точно! Выходит – земеля?!.