— Любовь… — Ида брезгливо фыркнула. — Мамаше твоей много через эту любовь перепало — ага!

— Она и твоя…

— Увы! — Ида включила поворотник. — Увы!

— Ну куда же ты? Куда? Там кирпич! Нет там поворота, надо через мост… а после под мостом на разворот… Ну как…

Ида злорадно прибавила газ и проехала под знак.

— Вот так! Я вообще считаю, что это ваше христианство угробило человека. Такие надежды подавал…

— Причём тут христианство?

— При любви твоей. К ближнему. К богу. Типичная диктатура.

— На дорогу смотри!

Мы чуть не сбили лысого мужичка с розовым чемоданом.

— А не надо в неположенном месте! Вон — подземный переход, — весело ответила и без паузы продолжила. — Античный человек был героем. В его жилах текла красная и горячая кровь. Половина населения Эллады вела свою родословную от богов. Человек бросал богам вызов…

— Христианство спасло человечество, дав ему мораль. Твоя античность — сплошной инцест и зоофилия. Что там Дедал сконструировал, а? Кроме крыльев?

— Лабиринт?

— А ещё?

— А-а, ты про пустую корову! — Ида засмеялась. — Ну да, мы, женщины, порой тоже бываем непредсказуемы. И порой нами тоже овладевают экзотические капризы.

Что-то странное происходило с моей головой, она казалась лёгкой, почти невесомой. Как мыльный пузырь.

3

Начало этой истории обозначить не сложно. История началась со звонка в дверь. Я готовилась к вступительным экзаменам, жара в Москве стояла тропическая — всё было липким и тёплым, потным и клейким. Подлокотник кресла, письменный стол, мои ладони. Из открытого окна тянуло асфальтом, бензиновой вонью, горечью тополиных листьев. К этому лету деревья неожиданно вытянулись и уже доставали макушками до нашего этажа. В муторном мареве плавились окна соседних домов, крыши недобитых особняков на Герцена, за ними маячили гигантские уроды Калининского, из сизого обморока Смоленской вылезал готический утёс МИДа. Садовое кольцо упруго гудело, монотонно и безнадёжно. Впрочем, с этим шумом я выросла и уже не обращала на него внимания.

В дверь позвонили. Мать была на дежурстве, я сама никого не ждала. В глазок, искажённый линзой, заглядывал незнакомый мужчина в белой шляпе. Он был непропорционально головаст и носат.

— Вы к кому? — я постаралась придать голосу грубость.

— К тебе!

Ответил он сразу, с весёлым напором.

— К тебе!

Я растерялась и открыла дверь.

Без оптических искажений мужик оказался вполне нормальным, не носатым и не головастым. Лишь отчаянно загорелым — до медной красноты. Так загорают дорвавшиеся шахтёры в сочинских здравницах, как в последний раз. Мужик снял шляпу, деликатным жестом приложил её к груди. Шляпа была из жёлтой соломки, такие раньше носили дачники, махнувшие на себя, и удильщики мелкой пресноводной рыбы. В другой — левой руке — мужчина держал за горлышко бутылку «токайского». Во время возникшей паузы, я попыталась пристроить его лицо в какую-нибудь из ячеек моей памяти: школа, дача, двор, дом. Всё мимо.

— Ну ты что? — задорно улыбнувшись, он подмигнул. — Не узнала?

Может, чей-то папаша? Из класса? Вместо уверенного «нет» я что-то проблеяла. Отчего-то люди впадают в смятение в таких ситуациях, даже по телефону я буду судорожно соображать с кем разговариваю, вместо того чтобы в лоб спросить — кто это?

По возрасту он вполне попадал в категорию мамашиных идальго.