Некоторое время Омово стоял, стараясь умерить свой гнев, а потом догнал дядю у ворот компаунда. Там Омово увидел еще пятерых родственников — двух женщин, с которыми он не встречался очень давно, и троих детей. В нарядной одежде все они чувствовали себя скованно. Дети и вовсе выглядели неприкаянными. На женщинах были яркие мятые юбки — видно, их только что вытащили из сундука. Омово приветствовал женщин и детей, как того требует обычай. Они ответили ему тем же. Омово хотелось поскорее отделаться от них. Они появлялись редко и всякий раз умудрялись досадить ему своими пустыми разговорами и жалким, вызывающим раздражение видом.

— Мы как раз возвращались из города. И когда проходили мимо, я сказал, что нужно обязательно зайти повидаться с тобой. И вот, нарвался на такой прием…

Омово промолчал. Сказать ему было нечего.

— Ты живешь в этом аду и никогда даже не придешь нас навестить. Мы зашли узнать, как ты поживаешь, и нарвались на такой прием… нарвались на такую вот…

— Ну, хватит, — вмешалась его жена. — Пора бы уже забыть об этом.

— Что забыть? Что он назвал меня вором?..

— Ну, ты сам слишком много говоришь. Приходишь и затеваешь скандал с его женой. Зачем?

— Послушай, Эстер, чего ты блеешь? Заткнись!

Мимо проехал автомобиль, оставив после себя клубы пыли и гари. Солнце висело все еще высоко в ужасающе безоблачном небе. Песок под ногами так накалился, что обжигал даже сквозь подошвы сандалий. В воздухе стояло марево. По лицам прохожих струился пот.

Жара действовала на Омово удручающе. Ему хотелось поскорее укрыться от нее в помещении. Он чертил пальцами что-то в воздухе и отмечал мысленно вещи, которые когда-нибудь нарисует; например, помойку. Помойка казалась желтой от поднимавшихся над ней густых испарений. Его по-прежнему завораживал каркас возводимого здания. Вспотевшее личико ребенка, беззаботно играющего в песке, вызвало у него умиление. Зрелище нескольких черных птиц, с громким щебетом проносящихся над самой головой, представлялось ему вторжением необычайного в повседневную обыденность. Он мысленно остановил полет птиц, и ему показалось, что он разглядел белые стволики черных перьев и даже лапки, аккуратно прижатые к темному трепещущему хвосту. Но, внезапно взглянув под ноги, он заметил маленькую темную кучку подозрительного вида, и ему стало противно.

— Ну, Омово, скажи, как же ты поживаешь?

— Хорошо. Мне удалось устроиться на работу в химической компании.

— Это хорошо. И сколько ты уже работаешь?

— С полгода уже.

— Вот это замечательно. Замечательно. А то твой папаша разорялся, что, несмотря на все то хорошее, что он для тебя сделал, ты — никудышный парень. Кричал, что устроил тебя на работу, кормит тебя, всячески похвалялся…

— Но…

Омово открыл было рот, но сразу же осекся. Он знал, что одним из способов самоутверждения для отца была похвальба. Омово понимал, что отец просто не может не похваляться, и не осуждал его за это. Уж кто-кто, а Омово знал, с каким трудом он нашел для себя работу и через какие унижения ему пришлось пройти во время собеседования. Он помнит, как управляющий отделом спросил его, готов ли он, если, конечно, будет принят на работу, в случае необходимости выполнять мелкие поручения сослуживцев, и как он, смущенный, долго думал, что ответить, и в конце концов сказал «да». Потом управляющий спросил, готов ли Омово проявлять доброжелательность по отношению к коллегам и клиентам, а также выполнять все приказания, и он, с трудом сдерживая отчаяние, снова ответил «да».