А сейчас случилось затишье. Надеюсь, не перед бурей. Я исправно посещала свое рабочее место, даже получила премию за какую-то удачно проведенную консультацию. Центр же и Гром — мой прямой и единственный начальник генерал Суров — упорно молчали. Значит, работы для меня не было никакой.

Вот с этого момента и начала посещать меня бессонница. Спокойная жизнь не давала моему организму того, к чему он давно и прочно привык, — выплеска адреналина. Ведь, по сути, острые ощущения — это химическая реакция, протекающая в мозгу и в той или иной степени затрагивающая весь организм. При нехватке того или иного ингредиента реакция не может идти нормальным путем, и привычное функционирование организма нарушается. Человеку, привыкшему к насыщенной работе, изобилующей острыми ощущениями, опасностями и критическими ситуациями, не обойтись без них, как, например, альпинисту — без тяжести альпенштока в руке, без отвесной скалы перед глазами и ледяного ветра в спину.

В общем, все по принципу: «лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал».

Я усмехнулась, вспомнив, как в народе, интересующемся политикой, исказили эту ставшую поговоркой цитату из Высоцкого в свете последней выборной президентской кампании в США: «лучше Гор могут быть только Буши». Ну конечно. В рафинированной Америке теплично-дендрариевый сладкоголосый Буш-джуниор — самое то для президента, а у нас бы он мигом загнулся, как тропическая пальма на Крайнем Севере.

Я перевернулась с боку на бок и наткнулась взглядом на настенные часы. Они показывали без десяти три ночи. Странно… Легла целую вечность тому назад, а еще даже трех нет! Неужели вся ночь будет вот так медленно и ущербно ковылять, как страус с перебитой ногой? Черт возьми, да тогда переждать ее будет посложнее, чем тот артобстрел прямой наводкой, под который мы попали в Боснии несколько лет назад.

Еще раз перевернувшись на другой бок, я закрыла глаза. Может, все-таки засну?

Но тут почему-то вспомнился сосед, Дима Кульков. Хозяин того самого лабрадора по кличке Либерзон. Господин Кульков как-то зашел в гости вместе со своей прекрасной половиной, моей тезкой Юлией, и принес бутылочку коньяка, которую мы распили за задушевной беседой. Кульков был весел, рассказывал истории из жизни вперемешку с еврейскими анекдотами, потом заявил, что решил податься в шоу-бизнес и организовать собственную команду.

Я молча слушала его прекраснодушные удалые прожекты и изредка улыбалась. Под конец Кульков заявил, что российская большая музыка давно заждалась его, Димы, пришествия, и попросил под это дело у меня взаймы три тысячи рублей. Мне было предельно ясно, что означенная сумма предназначается отнюдь не на подъем российского музыкального искусства, но физиономия соседа была такой умильной, что я не удержалась и дала просимые деньги. Хотя сильно сомневалась, что когда-нибудь увижу их обратно.

Кульков растрогался и заявил, что я не могу идти ни в какое сравнение со всеми прочими его соседями.

— Жлобы еще те! — безапелляционно изрек он. — Как говорится, снега зимой не выпросишь и радиоактивных отходов в ядерную зиму не вывезешь. Уроды!

— Дима, ну что за выражения, — поспешно осадила моя тезка, его жена Юля.

— А, ну да… мр-р-рм-м… — Это, по всей видимости, господин Кульков промурлыкал что-то из своего музыкального творчества. — Спасибо, Юля, — это он адресовал уже не жене, а мне, причем тут же добавил: — С первыми же деньгами отдам.

Я фактически была уверена, что у него не будет ни первых, ни последних денег, а если что-то и будет, то пойдет на «богоугодные» дела, как он именовал пирушки с друзьями, которые только тогда и были друзьями, когда у господина Кулькова водились деньги.