Дадли, Микс и Лоу хлопают друг друга по спине. Старые слухи по-прежнему живы, думает Мал: Микс считает его инициатором покушения, после которого Базза отправили на пенсию, и которое на самом деле организовал Джек Д., имевший на Микса зуб, пока тот служил в полиции. Пусть думает. Это заставит его сохранять дистанцию, какая только возможна между двумя копами, выполняющими общую работу.

То же и с Дадли. А возможно, и с Лоу.

Мал наблюдает, как троица чокается хрустальными стаканами с «Гленливетом». Он со своим блокнотом сел у дальнего конца стола. Микс и Дадли перебрасываются шутками. Эллис посылает им сердитый взгляд: «Давайте работать». Лоу чуть кивает ему: значит, их распри позади. Мал думает: должен он мне, а получается, что обязан ему я. Он берет ручку и начинает бесцельно рисовать закорючки. В костяшках пульсирует боль. Спорить не приходится: Лоу прав.

После того, что у них произошло с Селестой, он бесцельно мотался на машине по городу, пока рука не начала распухать. Боль становилась нестерпимой, спутав все его безумные планы по примирению с сыном. Он поехал в травмпункт, предъявил свой жетон, и ему оказали особое внимание и медицинскую помощь: сделали укол, от которого от поймал кайф, вытащили из пальцев осколки зубов, очистили раны, зашили их и забинтовали. Позвонил домой и поговорил со Стефаном. Путанно рассказал сыну, что Селеста его сильно обидела, что хочет навсегда их разлучить. Мальчик был испуган, огорошен, заикаясь рассказал, что у мамы разбито лицо, но называл его «папой», а кончил словами: «Я люблю тебя».

Это пробудило у Мала слабую надежду; он снова стал думать как полицейский. Мал позвонил Элли-су Лоу, рассказал о случившемся, пояснив, что главное теперь — не дать Селесте выступить пострадавшей стороной и получить преимущество в предстоящей тяжбе за опеку. Лоу взял дело в свои руки, поехал к Селесте, отвез ее в Пресвитерианскую церковь Голливуда, где ее ждал адвокат. Тот сделал снимки ее распухшего и окровавленного лица. При этом Лоу убедил адвоката в нецелесообразности обвинения в уголовном преступлении лица, занимающего высокое положение следователя управления окружной прокуратуры, пригрозив репрессалиями, если тот будет упорствовать, и пообещав не вмешиваться в дело об опеке. Адвокат согласился. Селесте поправили сломанный нос, два хирурга-стоматолога занялись ее раздробленной челюстью и протезированием. Малу, ждавшему результатов и позвонившему Лоу из автомата, было с раздражением сказано:

— Парнем занимайтесь сами. Больше меня ни о чем не просите.

Мал поехал домой и нашел Стефана спящим. От него шел запах успокоительного средства, популярного на родине Селесты, — шнапса с горячим молоком. Поцеловал мальчика в щечку, перевез в мотель на углу Олимпик и Норманди-стрит чемодан с вещами и папками Лезника, договорился со знакомой женщиной-полицейским раз в день навещать Стефана. Приняв болеутоляющее, кое-как отоспался на неудобной постели и проснулся с мыслями о Франце Кемпфлере.

Нацист не шел у него из головы и мешал убедительно объяснить лживость сказанных Селестой слов. Мал сделал несколько телефонных звонков и нашел толкового адвоката. Джейк Келлерман был прагматиком: он сказал, что правильно будет отсрочить дело об опекунстве до поры, когда Консидайн станет капитаном и заметной фигурой на заседаниях большого жюри. Адвокат посоветовал ему поселиться отдельно от Селесты и Стефана и обещал в скором времени встретиться с ним для обсуждения дальнейших действий. И Мал остался наедине с последствием димедрола в голове, болями в руке и решением взять выходной и держаться от шефа подальше.

А мысли о Кемпфлере его не оставляли.

Только работа с папками Лезника как-то отвлекала. Он занялся делом Клэр де Хейвен, в котором его занимала каждая запись о ней лично.