|
А тем более за работой на плантациях какао, тяжёлой, безнадёжной. И чего его сюда принесло, он и сам не знал. Как-то раз он сел в поезд и поехал в Итабуну. Взбрело ему в голову поглазеть на плантации. Тогда рабочих рук не хватало (в Сеара шли дожди), его наняли, да так он и остался, — долг в лавку привязал его к месту. Полковник Фредерико Пинто говорил, что в жизни не видал работника хуже Варапау. Ленивый, совести у него нет, только и норовит увильнуть от работы. Но кто ж мог увильнуть от работы, когда за спиной стоял Тибурсио, надсмотрщик, и кричал:
— Поживей… поживей… Всегда «поживей», — это закон для батраков в фазендах какао. «Поживей», — кричит Тибурсио, сидя на лошади и глядя на них сверху вниз, с хлыстом в руке, который нередко вместо крупа лошади попадает на спину человека, не желающего подчиняться его приказаниям. — Поживей, — кричит он и добавляет: — Лодыри вы эдакие, не умеете работать, воруете хозяйские деньги, бандиты… Когда голос Тибурсио раздается над головами людей, разносясь далеко по плантациям, лицо Варапау искажается от гнева. Варапау не помнит, чтоб когда-нибудь в жизни ему приходилось кого-нибудь ненавидеть. Даже к Розе не питал он этого чувства, хотя она и бросила его на улицах Ильеуса, и это из-за неё он уехал в Итабуну… Но, ах, если б только мог он встретиться с Тибурсио как-нибудь ночью с глазу на глаз, на тёмной дороге… Думая об этом, Варапау даже улыбается. И вот как-то раз, в последние дни уборки урожая, когда ещё не начали подрезать деревья, Варапау подумал, что хорошо бы устроить терно. Во время праздников в конце и в начале года… Сначала мысль о терно была связана только с мыслью о празднике. Кто-то сказал, что скоро рождество, и Варапау вспомнил о терно. Почему бы не устроить терно? Но голос Тибурсио продолжал разноситься над их головами, брань и угрозы — вот всё, что они слышали. — Не вздумайте красть хозяйские деньги, они на земле не валяются… И тогда Варапау стал связывать мысль о терно с мыслью о побеге. Сколько раз мечтал он бежать отсюда, оставить навсегда эти края, уехать куда-нибудь, всё равно куда, только подальше отсюда, от этих плантаций, от этой работы! Но всегда вспоминал о Ранульфо, как, впрочем, вспоминали все работники фазенды, которым когда-либо приходила в голову мысль о побеге. Он помнил, как били Ранульфо за попытку бежать. Его поймали в Феррадас и высекли на глазах у всех, да ещё специально созвали всех работников смотреть, как его бить будут. Был там и полковник Фредерико, смотрел, как хлыст Тибурсио гуляет по спине Ранульфо. Потом полковник сказал: — Это чтоб вы все знали, что нельзя обворовывать других… Работник, который задолжал хозяину, должен заплатить свой долг, тогда только он может уходить… А кто не был должен хозяину? Ранульфо всегда била лихорадка, он получал меньше других, потому что и работать мог меньше. Счет его всё рос, рос, и в конце концов больной, во власти какого-то бреда, он бежал из фазенды. С тех пор как его поймали и избили, он всё больше молчит да прячется по углам, ни с кем не говорит, никому в глаза не смотрит. Капи как-то раз сказал, что боится за Ранульфо: как бы он не натворил чего-нибудь, не погубил свою жизнь… Варапау тоже, хоть он веселый и циник, чувствует иногда, как им овладевает какая-то тоска. Тогда голова у него становится тяжёлой, взгляд мутным, горькая слюна закипает во рту. И рука его неудержимо тянется к ружью, и он думает в такие минуты, как хорошо было бы увидеть Тибурсио на дороге, мёртвого. Все они ненавидят надсмотрщика больше, чем хозяина. Хозяин — это что-то недосягаемое, неприкосновенное, но ведь надсмотрщик сам был когда-то работником на плантациях, он такой же, как они; только добился повышения и теперь обращается с ними ещё хуже, чем сам хозяин. |
