— Мы уже слыхали насчет той ерундовины, которую вы с Сагаем сегодня загнали Арноту. А там, где вы ее взяли, еще такие есть? — спросила Даниль.

Это была тощая хищная сука, торговавшая редкостями на Четвертом ярусе. Ее узкие глаза были искусственно увеличены с помощью порошков из малахита и свинцового блеска.

Хет облокотился о спинку ее стула.

— Обменяли, мы обменялись с Арнотом. Участвовать в продажах мне не дозволено.

Кое-кто из мужчин кутался в чадры, подобно жителям верхних ярусов, только из гораздо более дешевой материи, чем носили настоящие патриции. Большинство из них уже успели налакаться, а один так хохотал, что свалился со своей кушетки на пол.

Соблазнительная улыбка Даниль слегка поблекла. Она не любила, чтобы кто-нибудь мешал ей вынюхивать нужную информацию.

— А ты-то что тут делаешь вечером? — спросила она чуть-чуть резче, чем следовало. — Еще один покупатель?

Она была так далека от истины, что Хет совсем перестал беспокоиться. Он просто ухмыльнулся ей.

— Да просто зашел полюбоваться пьесой, милашка.

Он оставил конкурентов забавляться шутками, понятными только им, и отправился к задней стене, где в небольшом алькове пряталась винтовая лесенка, по которой можно было пройти в частные ложи. В конце лестницы прямо в стене был прорублен проход для господских слуг и театральных служителей: через него можно было пройти в ложи, не выходя на открытую галерею, предназначенную для богатых клиентов.

Проход был узок и освещался масляными лампами, которые противно воняли и сильно нагревали воздух. Хет миновал множество людей, выполнявших различные поручения. Никто из них не обратил на него внимания. Мало ли народу пользовалось коридором, желая одного — чтобы их делишки оставались в тайне. Хет нашел ложу Лушана без труда, потому что у входа в нее стояли два телохранителя, вооруженные посохами с острыми железными наконечниками. Они пропустили его, не сказав ни слова.

Полукруглая ложа была затянута частой медной сеткой, о которую разбивался шум театральной толпы. Пол покрывал тканый ковер необычайно яркой раскраски, а приводимое в Движение часовым механизмом опахало двигалось взад и вперед на красивом металлическом шесте, разгоняя застоявшийся воздух и запахи духов, от которых можно было задохнуться.

Лушан возлежал на низенькой кушетке, а прислужница в простом неотбеленном кафтане стояла возле него на коленях. Голову Лушана покрывали редкие светлые волосы, а одет он был в шитую золотом мантию темно-синего цвета, которая не могла скрыть его объемистого чрева. Один глаз Лушана был мал, прозорлив и жаден, второй — сильно косил и глядел неизвестно на что. В присутствии слуг он редко носил свою чадру, а при свиданиях с Хетом никогда. Это считалось дурным предзнаменованием.

Задумчиво глядя на Хета, Лушан взял чашу почти прозрачной керамики, расписанную нежным узором, — из винного сервиза, стоявшего возле кушетки на низком алебастровом столике, и сказал:

— Хоть раз ты явился без опоздания, парень. Я уж стал думать, что ты вообще не имеешь представления о времени.

— Я пришел к тебе вне связи с твоими поручениями. Ты же знаешь, я на тебя больше не работаю. — Хет прислонился к стене около двери, так как Лушан начинал беситься каждый раз, когда он чего-нибудь тут касался. Хет хотя и любил высоту, но здесь у него возникало ощущение, что он висит в медной клетке над озверелой толпой. — У меня есть для тебя монета, которую я, кажется, тебе задолжал.

Рот Лушана сжался в прямую черту. Он поставил хрупкую чашу на столик с таким громким стуком, что Хет от неожиданности поморщился. Люди, которые плохо обращаются с красивыми вещами, не должны их иметь.

— И как же тебе удалось ее добыть?

— А вот это уже не твое дело, верно?

Девушка наполнила графин вином и поставила его на столик, тщательно обтерев чистой тряпочкой, чтобы пот с ее пальцев не коснулся кожи Лушана.