Волька презрительно кривится и идет в зал Колкана. Реставрационисты выстроились перед прозрачным оконным стеклом – коленопреклоненная паства в ожидании пророка. Волька невесомо и уверенно скользит меж ними – прямо как дебютантка на балу, почему-то думает Шара, – и останавливается перед каким-то человеком.

Путы на запястьях Шары начинают подаваться.

– Давай, Во, – отчаянно шепчет она, – давай, получается!

Воханнес с ворчанием дергает за веревки.

– Молот, – тихо приказывает Волька.

Человек протягивает ему длинный серебряный молот. Волька осторожно принимает его, подходит к лестнице и медленно взбирается к окну.

Шара дергает большой палец из петли – но лишь туже затягивает веревку на запястье.

Волька прикладывает серебряный молот к губам и шепчет, а потом нараспев читает что-то.

«Я не хочу его видеть, – думает Шара. – Я не могу. Только не он, только не Колкан…»

Шара извивается в веревках. Что-то горячее стекает в ладонь. И тут она чувствует, как одна веревка соскальзывает с ободранных костяшек пальцев, потом другая – с большого.

Серебряный молот дрожит, его очертания размываются, словно бы сам металл содрогается от силы, которую уже не может удержать в себе.

Воханнес берется за веревки, Шара делает рывок – вдруг разорвутся, но нет, они выдерживают.

Волька заносит молот. Желто-оранжевый солнечный свет ослепительно отражается от его головки.

В ладонь Шары уже не капает, а течет, пальцам горячо и мокро.

«Кто-нибудь, сделайте же что-нибудь», – в ужасе думает Шара.

Волька кричит и бьет молотом.

Стекло лопается с тонким звоном.

Из окна льется солнечный свет, высвечивая белые плиты пола, те ярко вспыхивают. Это солнце, звезда, светоч чистый, страшный и нездешний.

Воханнес и Шара вскрикивают, ослепленные этим сиянием. Вспышка столь неожиданна и ярка, что они отворачиваются – и падают. Запястье дергает болью – похоже, она его вывихнула, и серьезно.

А потом наступает тишина. Шара ждет, потом решается поднять взгляд.

Люди в колкастанских робах смотрят на что-то, что стоит перед ними.

Точнее, на кого-то. У разбитого окна кто-то стоит, и плечи этого кого-то озаряет закатное солнце.

Этот кто-то похож на человека, только очень высокого – не менее девяти футов ростом. На нем – если это действительно мужчина – толстые серые одежды, плотно укутывающие его с головы до пят: лицо, руки, ноги – все скрыто. Голова удивленно поворачивается из стороны в сторону – существо оглядывается, рассматривая зал и коленопреклоненных людей, словно бы его только что разбудили после долгого и странного сна.

– Нет, – шепчет Шара.

– Он жив, – вскрикивает Волька. – Он жив!

Закутанная фигура поворачивает голову к нему.

– Отец Колкан! – кричит Волька. – Отец Колкан, ты снова с нами! Мы спасены! Мы спасены!

– Отец Колкан, – выдыхает Волька, – с тобой все хорошо?

Колкан молчит. Его можно принять за статую, если бы не ветерок, который шевелит складки одежды.

– Тебя так долго не было, – говорит Волька. – Хотел бы я сказать, что ты очнулся – и вот, мир хорош и благоустроен. Но в твое отсутствие случилось страшное: колонии наши взбунтовались, они убили твоих братьев и сестер и поработили нас!

Люди вокруг кивают и осторожно посматривают на Колкана, ожидая, что тот как-то выкажет свое изумление и гнев. Однако тот молчит и стоит неподвижно.

– Во, – шепчет Шара.

– Да?

– Делай как я.